Французские армейские реформы и громадные военные расходы Третьей республики к середине 1870-х годов сделали этот вопрос весьма актуальным. В марте 1875 года журналист, подкупленный, по общему мнению, Бисмарком, размышлял в газетной статье о «неизбежности войны», если французы не отменят свои новые законы. Статья преследовала цель унизить Францию, заставить ту отказаться от военных приготовлений и выставить ее ненадежным и непривлекательным союзником для великих держав. Бряцая оружием, Бисмарк вовсе старался произвести впечатление и не пытался «задушить» внутренних оппонентов; нет, это была расчетливая политика сдерживания. «Никто не нападает просто так, – писал он в конце мая 1875 года, в разгар французского кризиса, – только потому, что меч свободно ходит в ножнах».
[736] Однако результат Бисмаркова гамбита оказался противоположным ожидавшемуся. Германия не преуспела в изоляции Франции; немецкие угрозы побудили великие державы к опасениям за европейский баланс сил. Показательно, что Россия отказалась поддерживать Бисмарка и публично заявила о недопустимости дальнейшего ослабления Франции. В Великобритании Дизраэли заметно склонялся в сторону Парижа в вопросах европейской политики и защиты баланса сил.
[737] Французская военная реформа состоялась; Бисмарку пришлось уступить. Его попытка обеспечить абсолютную безопасность Германии (по меньшей мере, на западной границе страны) породила ощущение уязвимости по всей Европе.
В 1875 году православные славяне Боснии и Герцеговины подняли восстание против своих мусульманских властителей. Год спустя мятеж охватил Болгарию. Турки отреагировали с особой жестокостью, направив нерегулярные части сжигать деревни. Десятки тысяч мирных жителей были убиты, что напомнило о зверствах времен греческой войны за независимость. «Болгарский ужас», как вскоре окрестили эти события, вызвал жаркие дебаты в Великобритании. Взывая к «нашей общей человечности», Гладстон, лидер либеральной оппозиции, требовал от правительства «приложить все усилия совместно с другими государствами Европы во имя уничтожения турецкого владычества в Болгарии». События на Балканах также способствовали изменению вектора российской геополитики. Новости о боснийской и болгарской резне стали достоянием прессы и общественности и породили «патриотический бум», затронувший и тех, кто обыкновенно оставался равнодушен (в первую очередь крестьян). Русская пресса почти единогласно призывала к военному вмешательству, на улицах городов проходили многолюдные демонстрации, повсюду раздавали прокламации, огромное число добровольцев устремилось воевать на Балканы.
[738] К апрелю 1877 года Россия объявила войну Турции, отринув былые территориальные претензии и возглавив интервенцию во имя, как выразился князь Горчаков, соблюдения условия, что «независимость и целостность Турции должны опираться на гарантии, каковых требуют человечество [так в оригинале], христианская Европа и интересы мира».
[739] К январю 1878 года русские вышли к Константинополю. Вскоре после этого Порта запросила мира. Сан-Стефанский договор в марте 1878 года не зафиксировал прямого расширения территории России, однако «отрезал» значительную часть европейской империи Турции. На картах появилась громадная Болгария, простиравшаяся от Дуная на севере до Эгейского моря на юге, от Черного моря на востоке до Албании (не вошедшей в новое государство) на западе. Стратегическая карта Балкан коренным образом трансформировалась.
Очередной удар по целостности Османской империи сильно встревожил великие державы. Австрия опасалась оказаться следующей. Великобританию в равной степени беспокоило продвижение русских на Ближний Восток. Главной целью англичан, как сформулировал Дизраэли в декабре 1876 года, было не поддержать борьбу балканских христиан за свободу, а вытеснить русских из Турции. Если сохранится «Великая Болгария», созданная в Сан-Стефано по настоянию России, русские получат отличный плацдарм для подготовки к захвату Константинополя. Поэтому в проливы направили эскадру Королевского флота. Для Бисмарка, с другой стороны, речь шла не о «благополучии Турции» или ее подданных, но о «последствиях возможного конфликта» между Россией и Австро-Венгрией. Немецкий канцлер отчаянно пытался избежать необходимости выбирать между двумя великими державами. Нейтралитет не сулил выгод, поскольку попросту лишал Бисмарка рычагов давления. В своем знаменитом «Киссингенском указе»
[740] середины июня 1877 года Бисмарк подчеркивал, что следствием текущей нестабильности вполне может оказаться возрождение «кошмара коалиций», того самого «кошмара, который будет (возможно) длиться вечно и станет явью немецкого министра». Безопасность Германии, другими словами, была неразрывно связана с судьбой европейского баланса сил.
Стратегия Бисмарка как «честного посредника», следовательно, была нацелена «не на приобретение территорий, а на контроль политической ситуации в целом, когда все державы, кроме Франции, нуждаются в нас и тем самым отвлекаются, насколько это возможно, от коалиций против нас в своих отношениях друг с другом».
[741] Это означало, что следует вмешиваться в ход событий за пределами сферы непосредственных интересов Германии – ради того, чтобы уменьшить напряженность в отношениях между ее союзниками и ликвидировать любую нестабильность, которой способна воспользоваться Франция. Итоговый Берлинский конгресс – Бисмарк на нем председательствовал – резко сократил территорию, отданную Болгарии по договору Сан-Стефано. Македония вернулась в состав Турции, а южную половину страны, известную как Восточная Румелия, объявили автономной. Великая Болгария исчезла. Австро-Венгрии позволили оккупировать Боснию и Герцеговину, однако запретили полную аннексию. Великобритания приобрела Кипр, опорную базу в Восточном Средиземноморье, с которой могла обеспечивать оборону проливов. В основе этих договоренностей лежало согласие великих держав предотвращать новые серьезные нарушения прав человека, отчасти во имя стремления установить повсюду «цивилизованные» нормы поведения, но в первую очередь для того, чтобы лишить соседние страны предлога для интервенции. Новые государства – Болгарию, Черногорию, Сербию и Румынию – заставили согласиться на политику недискриминации, особенно в отношении евреев, которые находились, как выразился один британский дипломат, «под защитой цивилизованного мира».
[742] Лишь правильно управляемые государства, как считалось, могут быть стабильными и мирными членами европейской системы. Так канцлер, для которого Балканы значили меньше, чем кости «померанского мушкетера»,
[743] если процитировать его знаменитую фразу, стал одним из гарантов соблюдения прав человека на Балканах.
