Немецкое посредничество на Берлинском конгрессе определило курс европейской политики следующего десятилетия. Российская общественность негодовала из-за «жестокой кастрации» Великой Болгарии. Панславист Иван Аксаков осудил Конгресс как «открытый заговор против русского народа… при попустительстве наших собственных представителей».
[744] Некоторые осмеливались критиковать царизм как таковой за его неспособность защитить национальные интересы. В полицейских отчетах той поры содержатся упоминания о революционных шепотках: якобы «только две страны по-прежнему страдают от отсутствия конституционного управления – Российская империя и Поднебесное королевство Китая».
[745] В Великобритании неудача Дизраэли в разрешении болгарского кризиса и его последующие империалистические эскапады в Африке и Афганистане сыграли важную роль в политическом крахе консерваторов конца 1870-х годов. Безнравственность консервативной внешней политики стала фокусом знаменитой «мидлотианской» кампании
[746] Гладстона, который упирал на «общечеловеческие ценности» и «братство людей». Он осуждал не только «безнравственные» убийства негров и афганцев ради получения колониальных прибылей, но и пренебрежение миссией Великобритании, состоявшей в распространении либерализма и конституционализма, прежде всего в Европе. Действительный экспорт британских ценностей, другими словами, а не пустая похвальба, являлся фактором внешней политики. Победа либералов на выборах 1880 года стала приговором международным амбициям Дизраэли и показала, что британская общественность во многом разделяет точку зрения Гладстона.
Наиболее важным следствием болгарского и боснийского кризисов стало их воздействие на стратегическое мышление Бисмарка. Он понимал, что фундаментальный выбор между Веной и Санкт-Петербургом долее нельзя откладывать. Канцлер выбрал сотрудничество с Австро-Венгрией, которое позволяло сплотить объединенные силы Центральной Европы для защиты от нападений с востока и запада. «Если Германия и Австрия объединятся, – заявил Бисмарк в 1879 году, – они вместе одолеют любого врага, будь то Франция или Россия». Существенным для Бисмарка было осознание того факта, что выбор в пользу Австрии гораздо более приемлем для немецкой общественности, чем тесное сотрудничество с Санкт-Петербургом. Канцлер даже упомянул о необходимости «протянуть между Германской империей и Австро-Венгрией органические узы, каковые не просто будут опубликованы, как обычные договоры, но будут включены в законодательство обоих государств и потребуют ради своего изъятия нового закона со стороны одного из членов такого союза». Эта схема не была реализована, однако в ней возродился шварценберговский план «империи 70 миллионов», только на конституционном базисе.
[747] При этом Бисмарк отказался от Kulturkampf в качестве уступки католикам и в начале октября 1879 года заключил с Австро-Венгрией соглашение, так называемый «Двойственный союз»: обе державы обязались помогать друг другу в случае нападения России. Этот шаг, подробности которого (но не направленность) оставались в тайне, был также призван вернуть русского царя к сотрудничеству с канцлером. Так или иначе, Бисмарк полагал, что своими действиями предотвратил возникновение новой «Кауницской коалиции».
[748]
Бисмарк по-прежнему был «одним из двух в мире троих», но суждено ли было ему стать «одним из трех в мире пятерых»? Это зависело от того, удастся ли изолировать Францию от Великобритании и оторвать обе эти державы от России. Бисмарк попытался превратить потенциальное обязательство в свой актив. Когда католическая угроза ослабела в конце 1870-х годов, во многом из-за поражения правых во Франции, канцлер Германии начал уделять все больше внимания социалистической и анархистской угрозе. Был принят ряд законов, направленных против социал-демократов, а за международной политикой Гладстона после его переизбрания в 1880 году и распространением либеральных ценностей наблюдали с растущей обеспокоенностью. Немецкий канцлер убеждал в насущности предполагаемой угрозы все европейские монархии – и призывал к дипломатической встрече в Санкт-Петербурге. Русское правительство, напуганное убийством царя Александра II в середине марта 1881 года, охотно восприняло идею общеевропейской консервативной солидарности, которая необходима для подавления угрозы «снизу». Пока всем участникам переговорного процесса удавалось справляться с внутренней критикой, отношения между странами оставались прочными. Именно ради этой цели канцлер добился заключения «Союза трех императоров» (Dreikaiserbund) с Россией и Австрией в июне 1881 года; он заявил, что отныне «опасность для Германии франко-русской коалиции полностью ликвидирована».
[749] Чтобы обезопасить себя еще надежнее, он также заключил Тройственный союз с Австрией и Италией в середине мая 1882 года, преимущественно ради того, чтобы защитить южный фланг Габсбургов и позволить тем сосредоточиться на противодействии России.
Новые международные соглашения 1880-х годов также оказали немалое влияние на внутреннюю политику европейских стран. По мере ослабления связей с Австро-Венгрией и Германией царское правительство проявляло все больше озабоченности по поводу безопасности западных территорий, где проживало в основном нерусское населения. «Русификация» поляков и немцев велась весьма интенсивно. Особое внимание уделялось евреям, которые угодили в западню между традиционным крестьянским антисемитизмом и распространяемыми государством подозрениями в их «ненадежности» в стратегически важных регионах. Военный министр, например, объявил, что всего 5 процентов армейских врачей могут быть евреями по национальности, поскольку их «единоверцы» якобы продемонстрировали «очевидное стремление пренебрегать своими обязанностями и оказывают неблагоприятное влияние на санитарную службу в армии».
[750] Конечно, погромы 1881–1882 годов в Киеве, Одессе и Подолии начались спонтанно и выросли из причин, которые не имели ничего общего с соображениями безопасности, но правительство не сделало ничего, чтобы их остановить. Граф Н. П. Игнатьев, министр внутренних дел, обвинял поляков и евреев в причастности к «тайной организации нигилистов». Сотни тысяч евреев бежали в Германию и Австро-Венгрию.
[751] По всей Европе и в Соединенных Штатах общественные группы и еврейские организации выражали свое возмущение: Российская империя сделалась олицетворением гнета в глазах не только Центральной и Западной Европы, но и американского общественного мнения.
[752]
