К началу 1923 года французы отказались дожидаться англо-американских гарантий безопасности, равно как и «улучшения» поведения Берлина, какового Лондон и Вашингтон добивались своей политикой сдерживания. Париж не желал принимать статус-кво, поскольку в том заключалась экономическая и демографическая динамика, неумолимо обрекавшая Францию на незавидную участь. Поэтому в январе 1923 года французы в очередной раз использовали новый (вероятно, преднамеренный) дефолт по репарации для ввода в Германию своих войск. На сей раз, однако, они и их бельгийские союзники целиком оккупировали Рурскую область. В том же месяце литовцы захватили Мемель. Значительная доля промышленного потенциала Германии и миллионы ее жителей очутились под иностранным господством. Франция также возобновила свою политику поддержки сепаратистских движений в Рейнской области и Пфальце. Правительство Вильгельма Куно в ответ на это объявило о политике «пассивного сопротивления». Эта политика предусматривала вытеснение французов из страны посредством тысяч актов гражданского неповиновения и забастовок, но таких, которые не дали бы повода к сокрушительному военному вмешательству. На международном уровне Францию публично осудили за ее действия, но зарплаты бастующим работникам и общий экономический кризис быстро привели к гиперинфляции и массовому обнищанию населения Германии, особенно среди представителей среднего класса, которые лишились своих сбережений. В августе 1923 года дискредитированного Куно сменил Густав Штреземанн. К концу сентября правительству пришлось отвергнуть политику пассивного сопротивления и признать свое поражение. Коммунистическая партия Германии попыталась воспользоваться ощущением национального унижения и тяжелой экономической катастрофой: произошло восстание, но оно оказалось неудачным. Попытка правого агитатора, Адольфа Гитлера, использовать капитуляцию правительства перед Францией для организации путча в Мюнхене в ноябре 1923 года тоже провалилась; самого Гитлера арестовали, осудили и посадили в тюрьму.
Рурский кризис потребовал переосмысления стратегии по всей Европе и на противоположной стороне Атлантики. Еще одно неудавшееся восстание в Германии окончательно заставило Москву забыть о мировой революции и приступить к строительству социализма в отдельно взятой стране. Это обеспечило Сталину преимущество в борьбе за пост преемника Ленина после его смерти в январе 1924 года перед Троцким, Григорием Зиновьевым и Николаем Бухариным; в отличие от них, он всегда скептически относился к идее мировой революции. В краткосрочной перспективе Советский Союз стал налаживать контакты с Западом, что и привело к дипломатическому признанию СССР Великобританией в 1924 году; за британцами последовали Япония и другие страны. В Германии Густав Штреземанн, ныне министр иностранных дел в кабинете своего преемника Вильгельма Маркса, заявил о необходимости признать политическое и экономическое банкротство проводимой Revisionspolitik.
[987] Будучи убежденным националистом и сторонником аннексий, Штреземанн тем не менее понимал, что Германия слишком слаба, чтобы отказаться от условий Версальского договора посредством дипломатической или военной конфронтации.
[988] Поэтому Штреземанн добивался «ликвидации» Версальского договора не через перевооружение или финансовое мошенничество, а через укрепление безопасности и экономическое процветание Германии в рамках широкого европейского сотрудничества. Он планировал использовать финансовую взаимозависимость для наращивания европейского сотрудничества и добиться для Германии стратегического равноправия мирными средствами. «Нужно попросту набрать… слишком много долгов, чтобы кредитор испугался за собственное благополучие в случае краха должника», – заметил Штреземанн несколько месяцев спустя.
[989] Победивших союзников, другими словами, следовало уговорить, что им нужна стабильная и процветающая Германия.
Тем временем Парижу пришлось признать, что прямое военное вмешательство, к которому он прибегал в 1920–1923 годах, более не работает. Дипломатические и экономические издержки использования репараций для сдерживания Германии оказались чересчур велики. Французские «ястребы» наподобие Пуанкаре неустанно выступали за постоянный стратегический контроль над Берлином; после Рурского кризиса их позиции пошатнулись, зато позиции умеренных наподобие Аристида Бриана соответственно укрепились. В результате родилась новая французская большая стратегия. Для безопасности страны были составлены планы строительства линии укреплений на территории Франции – взамен концепции передовой обороны в Рейнской области. Гораздо больше внимания, впрочем, уделялось многостороннему подходу, призванному втянуть Германию в паутину правовых, экономических и политических ограничений, которые препятствовали бы ее остаточному реваншизму.
[990]
Появление духа сотрудничества в Европе, особенно среди немецких и французских элит, отразилось в рождении Панъевропейского союза в конце 1923 года.
[991] В следующем году основатель этого союза, граф Ричард Куденхове-Калерги, учредил журнал «Пан-Европа» для агитации за «массовое беспартийное движение за объединение Европы». Вместе со многими другими организациями и изданиями этот журнал призывал европейцев забыть о различиях, отказаться от национализма, осознать общее наследие и ценности и объединиться в противостоянии «безбожному коммунизму», а также (в некоторых отношениях) американскому материализму. Сам Куденхове-Калерги был, скорее, «проевропейцем», чем антиамериканцем: он стремился воспроизвести американскую модель политически и экономически, но сохранить при этом как можно больше культурных традиций Европы, насколько будет возможно. За несколько лет движение приобрело много сторонников в Германии, включая президента рейхстага, председателя демократической партии и бывшего министра экономики, а во Франции его поддерживал лидер социалистов Леон Блюм, тогда как министр иностранных дел Аристид Бриан и вовсе стал почетным президентом Панъевропейского союза.
[992]
В Великобритании и Соединенных Штатах Рурский кризис 1923 года послужил доказательством насущности нового обсуждения «германского вопроса». Премьер-министр Рамсей Макдональд охарактеризовал французскую оккупацию Рура в 1923-м как подтверждение «исторического стремления» доминировать в Центральной Европе. Точно так же Керзон в начале октября 1923 года обвинил Францию в желании «господствовать на европейском континенте». Поэтому Лондон отказался признать «так называемое автономное правительство Пфальца»,
[993] увидев в нем «сборище французских марионеток». С другой стороны, министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен писал в январе 1925 года: «Мы не можем позволить себе, чтобы Францию раздавили, чтобы Германия или неизбежный германо-российский альянс стали главной силой континента, как не можем и допустить, чтобы какая-либо крупная военная сила покорила Нидерланды и соседние страны».
[994] Требовалось заключить широкое общеевропейское соглашение, которое удовлетворило бы озабоченную своей безопасностью Францию, признало равноправной Германию и вовлекло бы ее в систему взаимного сотрудничества и взаимных ограничений. Эти намерения совпали по времени с радикальным сдвигом в политике США по отношению к Европе. Сельскохозяйственное и промышленное лобби в Соединенных Штатах сходились во мнении, как сообщил один из лоббистов в феврале 1922 года, что «наши интересы неразрывно связаны с интересами Европы, и пока не будет проведена реорганизация состояния дел в Европе… нам не суждено наслаждаться миром и покоем дома».
[995] Более того, Рурский кризис угрожал создать политический вакуум в Центральной Европе, который мог бы заполнить Советский Союз.
