Германия и Берлин затмили все прочее; Германия, конечно же, исторически обеспечивала баланс в центре Европы и была нашим противником и причиной двух мировых войн, а теперь стала главным полем боя холодной войны, причем Берлин в буквальном смысле очутился на линии фронта.
Анатолий Добрынин, посол СССР в Вашингтоне, 1962–1986 гг..
[1112]
Разлад и разделение стали главной приметой мира после 1945 года. Земной шар разделился идеологически на демократический Запад и коммунистический Восток. Ключевые регионы, такие как Корея, Палестина и Вьетнам, были поделены. Сама Европа разделилась на Организацию стран Североатлантического договора (НАТО) и Организацию стран Варшавского договора. В основе конфликта, как обычно, оказалась Германия, разделенная страна в центре разделенного континента в центре разделенного мира. Борьба за это пространство определяла международную политику. Оба блока стремились завоевать симпатии немцев – или, по крайней мере, не допустить, чтобы те переметнулись на другую сторону. Также оба блока были полны решимости помешать восстановлению немецкого могущества. Параллельные проекты НАТО и европейской интеграции разрабатывались с учетом последней цели; постоянное военное присутствие США в Европе сделало Вашингтон гарантом европейского урегулирования. «Немецкий вопрос», кроме того, сказывался на внутренней политике Франции, Великобритании, Советского Союза и, конечно, самой Германии, которая пыталась вернуть суверенитет и возродить себя как самостоятельную страну.
Третий рейх умирал тяжело. Армия Гитлера отчаянно сопротивлялась, отступая из Нормандии, Италии и Польши, Прибалтики и Западной Украины. После стремительного отступления из Северной Франции в августе 1944 года линия фронта стабилизировалась в Эльзас-Лотарингии и странах Бенилюкса. В сентябре попытки британских, американских и польских парашютистов захватить мосты через Маас, Ваал и нижнее течение Рейна в Арнеме были отбиты с большими потерями среди десантников. На востоке наступление Красной Армии временно остановилось на Висле. Но вскоре союзники возобновили свои удары. Один за другим восточные сателлиты Германии бежали с тонущего корабля: Румыния перешла на сторону союзников в конце августа, в начале сентября ее примеру последовала Болгария, а неделю спустя даже финнам пришлось принять условия перемирия. В Венгрии активное вмешательство немцев предотвратило отпадение от Оси в декабре 1944 года; адмирала Хорти в Будапеште заменили более «разумным» политиком. К концу года, однако, союзники вступили на территорию Германии: русские вторглись в Восточную Пруссию, а британцы и американцы закрепились на плацдарме близ Ахена. Было понятно, что очень скоро «Великий союз» подчинит себе остальную часть рейха и покончит с правлением Гитлера.
Вопрос о послевоенном порядке сделался весьма насущным. Несмотря на два десятилетия взаимных подозрений, Сталин и Черчилль договорились разделить Юго-Восточную Европу на сферы влияния. По «процентному соглашению» в октябре 1944 года Румыния и Болгария достались Советскому Союзу; напротив, Грецию отдали англосаксам, а Югославию и Венгрию стороны решили контролировать совместно на паритетных началах. Вывод немецких войск из Югославии спровоцировал гражданские беспорядки – партизаны Тито сражались с правыми и центристами; то же самое случилось в Греции, где британские войска оказались втянуты в схватку с коммунистами в декабре 1944 года. Сталин, впрочем, сдержал данное Черчиллю слово и бросил греческих левых на произвол судьбы. Союзники также вроде бы договорились по поводу Восточной Европы. Но здесь Сталин был полон решимости не допустить повторного появления межвоенного «санитарного кордона» у западных границ СССР. В особенности он наотрез отказывался признавать любое потенциально враждебное правительство в Варшаве. На Ялтинской конференции 1945 года великие державы договорились передвинуть восточную польскую границу ближе к Варшаве, провести ее по старой «линии Керзона», которая более или менее соответствовала лингвистическому рубежу между поляками, украинцами и белорусами; взамен Польше пообещали «существенное приращение территорий на севере и западе».
[1113]
Разумеется, важнее всего было решить, как поступить с Германией.
[1114] Рузвельт считал, что Германию следует наказать, разделить и обложить репарациями. По мнению министерства финансов США, это был не только наиболее справедливый, но и самый дешевый способ управления оккупированной зоной. «План Моргентау», названный в честь министра финансов Генри Моргентау и принятый американцами и британцами в конце 1944 года, предусматривал деиндустриализацию Германии, чтобы лишить ее возможности когда-либо снова вести войну. Примерно в то же время американское военное командование распорядилось, чтобы с немцами обращались как с побежденными, а не как с освобожденными, и призвало подвергнуть немецкую элиту принудительной и полной «денацификации». Также военные рекомендовали разделить Германию «в качестве меры предотвращения возможного перевооружения и возобновления агрессии». Такова была четко сформулированная официальная политика западных держав на исходе войны с Германией.
Государственный департамент, с другой стороны, выступал за восстановление Германии. Госсекретарь Корделл Халл предлагал опираться на опыт гражданской войны – после которой «потребовалось 75 лет, чтобы снова объединиться» – в качестве модели для «искоренения плевел нацизма в немецком народе».
[1115] Наилучшим способом предотвратить новый виток агрессии, уверяли сторонники Халла, будет создание сильных демократических структур в обществе. Карательный мир в духе Версаля – или еще хуже – лишь усложнит возвращение к норме. Более того, Госдеп, как и Кейнс в 1919 году, был убежден, что здоровье европейской экономики в целом зависит от успешного развития Германии. «Пасторализация», которую подразумевал план Моргентау, и грандиозные репарации, которых требовали почти все победители, поставят не только Германию, но весь континент в долгосрочную зависимость от американской экономической помощи. Также подобные меры сократят потенциальный рынок для американских товаров. Эксперты предупреждали, что раздел Германии будет «катастрофой», которая замедлит восстановление экономики, зато будет способствовать росту экстремизма и заставит победителей ссориться между собой относительно справедливости распределения доходов от репараций.
[1116] Великобритания придерживалась приблизительно такой же точки зрения. Британцы видели в «прусском милитаризме» основную угрозу европейской стабильности. Кроме того, Черчилль неоднократно предупреждал об опасности «обречь Германию на тяготы, ведь она уже разорена и почти уничтожена… Для русских в очень скором времени, если они решат пересечь воды Северного моря и Атлантического океана, откроется путь на запад». Надежнее всего предотвратить это возможно только за счет сильной Германии.
