Опыт войны, утверждение претензий на международный статус и послевоенная скудость финансов имели фатальные последствия для европейских колониальных империй.
[1140] Для британцев и французов сохранение заморских владений и восстановление имперского контроля над территориями, оккупированными странами Оси, было принципиально важным – не только ради ресурсов, которых недоставало метрополиям, но и ради усиления влияния на европейской и мировой арене. Крайне важно, заявил де Голль на следующий день после капитуляции Германии, вернуть «наш Индокитай» и «возродить» тем самым величие Франции. «Именно в союзе с заморскими территориями, – утверждал генерал, – Франция стала и останется великой державой. Без этих территорий она больше не будет великой».
[1141] Аналогично британский министр иностранных дел лейборист Бевин говорил о потребности «мобилизовать ресурсы Африки для поддержки Западноевропейского союза… сформировать блок, способный обеспечить паритет в численности населения и промышленном потенциале с Западным полушарием и советским блоком»; задача виделась тем более значимой после завершения программы ленд-лиза.
[1142]
Соединенные Штаты первоначально восприняли попытки европейских держав вернуть себе утраченные колониальные империи с недоумением. Не в последнюю очередь благодаря «революционным истокам» собственной страны большинство американских политиков и государственных деятелей симпатизировало стремлениям вьетнамских, индонезийских и прочих националистов к независимости. При поддержке британцев – и к ярости де Голля – США вытеснили французов из Сирии и Ливана в 1945 году. Американцы также оказывали давление на Лондон, требуя уйти из Палестины после достижения компромисса между евреями и арабами. Еще Вашингтон воспрепятствовал желанию Нидерландов отобрать Индонезию у Сукарно, который отвергал колониальное господство. США предупредили, что не готовы поддерживать западноевропейские державы экономически, если те и впредь намерены расходовать свои скудные ресурсы на реализацию имперских амбиций. В более общем плане Соединенные Штаты не хотели, чтобы в них усмотрели оплот колониализма, поскольку общественное мнение в стране было против колоний и поскольку у них имелось горячее желание остаться на «правой» стороне в Организации Объединенных Наций.
Между тем отношения Сталина с Западом резко ухудшились – как в Европе, так и на Ближнем Востоке. Сталин безжалостно подавлял всякие политические свободы в Польше – нарушая тем самым Ялтинское соглашение – и в советской зоне оккупации Германии.
[1143] В Венгрии, Румынии и Чехословакии, с другой стороны, советский диктатор демонстрировал стремление даровать хотя бы видимость демократических свобод (пока эти страны остаются стратегическими союзниками СССР).
[1144] Финляндии разрешили самостоятельно определять внутреннюю политическую ориентацию при условии, что она сохранит строгий нейтралитет во внешней политике; фактически ее превратили в буферное государство на северо-западе Советского Союза. Сталин также был весьма доволен новым территориальным устройством Европы, которое обеспечило «славянскую солидарность», необходимую для защиты от возрождения немецкого могущества. Но взгляд на Кавказ заставил Сталина заявить: «Мне не нравится наша граница в этом регионе».
[1145] Поэтому, прислушиваясь к азербайджанским и курдским националистам, Советский Союз медлил с выполнением заключенного в годы войны соглашения о выводе своих войск из Ирана по окончании военных действий и требовал от Турции разрешить совместное управление черноморскими проливами. Тем временем в начале 1946 года в Греции вспыхнула полномасштабная гражданская война между коммунистами и опиравшимся на Великобританию правительством роялистов. Лондон и Вашингтон были убеждены – ошибочно, – что именно Сталин организовал это коммунистическое восстание. На самом деле греческие партизаны получали большую часть снаряжения от Югославии Тито, который надеялся привлечь к себе «славянофилов»-македонцев.
Недоверие между Советским Союзом и западными союзниками все чаще отражалось в публичных заявлениях и тайных меморандумах. В конце февраля 1946 года молодой дипломат в посольстве США в Москве Джордж Кеннан откликнулся на просьбу Госдепартамента проанализировать советскую политику жестким конфиденциальным меморандумом, который позже стал известен как «Длинная телеграмма». Оценивая недавние шаги Сталина и коммунистическую идеологию, Кеннан предупреждал, что «мы имеем здесь политическую силу, совершенно фанатично убежденную в том, что с Соединенными Штатами невозможен никакой постоянный modus vivendi,
[1146] что желательно и необходимо подрывать внутреннюю гармонию нашего общества, что наш традиционный образ жизни подлежит уничтожению, международный авторитет нашего государства должен быть ослаблен ради безопасности советской власти». Советский Союз, другими словами, олицетворял не просто стратегическую, а идеологическую угрозу; на самом деле он являлся стратегической угрозой именно потому, что бросал США идеологический вызов.
[1147] В начале следующего месяца Уинстон Черчилль, ныне отставной политик, суммировал новые реалии в своей знаменитой речи под названием «Сухожилия мира»,
[1148] произнесенной в Фултоне, штат Миссури. Черчилль заявил, что права на «свободные и беспрепятственные выборы» и на остальные свободы, которыми пользуются американцы и британцы, должны быть доступны всем и «осуществляться в каждом сельском доме». На практике же «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес». Защита европейских свобод для Черчилля была тождественна недопущению очередной общеевропейской войны.
