«Штурмовиками» этой революции выступали вовсе не пролетарии Северной Америки или Западной Европы. По мнению радикалов, западные рабочие не только утратили боевой дух, но и приобщились к различным формам ложного сознания, убаюканные «репрессивной толерантностью» системы (если цитировать профессора и представителя «Франкфуртской школы» Герберта Маркузе, который произнес эти слова в 1965 году); эти пролетарии верили, что пользуются плодами реальной демократии. Вместо них в первых рядах революционеров шли образованные и социально сознательные радикальные студенты, которые провоцировали правительства на ответные меры, способствовавшие радикализации населения. Одновременно революционеры стремились сотрудничать с «национально-освободительными движениями» в странах третьего мира, отчасти чтобы отвлечь внимание и ресурсы империалистов, а также чтобы не допустить «повторного импорта» революции фигурами наподобие Че Гевары или тех, кого писатель-революционер Франц Фанон именовал «проклятьем заклейменными». Переворачивая доктрину Маркса, они ожидали, что грандиозная социальная трансформация начнется в трущобах «Нового глобального Юга», а лишь затем распространится на промышленно развитый Запад. Именно по этой причине будто бы заведомые «интернационалисты» шестьдесят восьмого года поддерживали националистов Палестины, Ирландии и, конечно же, Вьетнама.
На протяжении 1968–1969 годов западные правительства были вынуждены справляться с волнами народных выступлений, нередко сопровождавшихся насилием. В Соединенных Штатах полицейские и демонстранты превратили съезд Демократической партии в Чикаго в 1968 году в поле боя. Вдоль реки Гудзон в Нью-Йорке патриотически настроенные мужчины, преимущественно восточноевропейского происхождения, нападали на протестующих студентов, которых обвиняли в том, что продали страну коммунистам. Нация, едва пережившая бурное завершение борьбы за гражданские права, вновь очутилась в состоянии войны сама с собой. В Париже evenements
[1297] 1968 года оказались столь жаркими, что президент де Голль то ли укрылся на территории французского гарнизона в Баден-Бадене, то ли нанес туда мимолетный визит, чтобы обсудить военную интервенцию с командиром этого гарнизона (так эмигранты-роялисты некогда искали пристанище в Кобленце). В Северной Ирландии немалая часть католического населения – под лозунгами движения за гражданские права в США и студенческих протестов – восстала и забаррикадировалась в своих общинах. Сепаратистская Ирландская республиканская армия воспользовалась этим поводом для возобновления «вооруженной борьбы» против британского владычества и во имя единой Ирландии. Все это сулило малоприятные стратегические последствия для Запада: США не ведали покоя дома, продолжая сражаться на рисовых полях Вьетнама; Франция стояла на пороге очередного революционного переворота; Великобритании грозила опасность потерять стратегически важные военно-морские базы в Ольстере.
«Узловой точкой», впрочем, оставалась, разумеется, Германия. Многие видные революционеры, по меткому замечанию де Голля, были немцами по происхождению – например, лидер французских студентов Даниэль Кон-Бендит («Красный Данни») и глава немецких студентов Руди Дучке, беженец из ГДР, который упорно не желал смириться с разделом страны. «Именно в Берлине, – признал впоследствии один из французских участников протестов – мы научились правильно устраивать демонстрации».
[1298] Дучке воспринимал противостояние в Германии как «второй фронт» против империалистической войны во Вьетнаме и как «важное дело» само по себе; некоторые немецкие протестующие даже называли себя колонизированным народом.
[1299] Летом 1967 года Дучке опубликовал под псевдонимом статью с рассуждениями о том, способен ли «вольный город Берлин» – подобно многим европейцам на Востоке и на Западе он считал бывшую столицу Германии этакой архимедовой точкой в центре мира – послужить в качестве «стратегической трансмиссии» для будущего повторного объединения страны. Это мнение формировало «фокус», если цитировать французского революционера Режи Дебрэ, благодаря которому «вооруженный авангард народных масс сможет создать объективные условия для революции через субъективную деятельность». На практике отсюда следовало, что, если движение сумеет «уронить» боннское правительство и настоять на выводе войск НАТО, присутствие которых как бы фиксирует раздел страны – Дучке называл натовские силы «инструментом подавления революций в Европе»,
[1300] – тогда капиталистическая система Европы в целом может рухнуть, а потому станет возможен тот или иной вариант сотрудничества с Советским Союзом по объединению Германии и выход из системы военных альянсов. Иными словами, внешняя политика фактически определяла революционную ситуацию в Германии, не говоря уже о других странах. После 1966 года различные выставки, публикации и демонстрации наперебой убеждали студентов, что Вашингтон ведет в Индокитае «колониальную войну», каковая, по комментарию Социалистической студенческой лиги, представляет собой «геноцид, проистекающий из империалистических политических и экономических интересов». Американские базы – которые давно вызывали недовольство общественности – оказались следующими целями европейских радикалов, часто объединявших усилия с чернокожими активистами движения «Черная власть».
[1301] Вместе они распевали: «США – СА – СС!», аккуратно ставя Вашингтон на одну доску с нацистами.
[1302] Через год, когда боевые действия в Индокитае достигли кульминации, радикализацию немецких студентов усугубил конфликт на Ближнем Востоке. По мнению молодых немцев, сионизм на самом деле являлся «мостом», по которому западный империализм проникал на Ближний Восток.
Международная обстановка также привела к потрясениям внутри Советского блока. Сталина в свое время ошеломил энтузиазм, каким советские евреи встретили создание государства Израиль в 1948 году, а новое руководство в Кремле изумила эйфория, в какую впали те же евреи, приветствуя победу израильтян над арабскими союзниками СССР в 1967 году. Началась новая волна антисемитской пропаганды против «сионистских элементов» дома и за рубежом. На сей раз обошлись без «дела врачей»: просто советские евреи теперь подвергались систематической дискриминации. Одновременно Москва с тревогой наблюдала за развитием событий в Чехословакии, где либеральная часть компартии воспользовалась «разрядкой», чтобы бросить вызов сторонникам жесткой линии. В январе 1968 года надежного Антонина Новотны сменил на посту первого секретаря партии реформатор Александр Дубчек. В следующие месяцы Дубчек предпринял ряд шагов либерализации общества – отменил цензуру и запрет критиковать правительство; эти события вошли в историю как «Пражская весна». Все лето Дубчек – памятуя о печальном венгерском опыте – заверял Москву, что не имеет ни малейшего желания выходить из Организации Варшавского договора, однако в Москве продолжали беспокоиться по поводу того, что – как это случилось на Западе – из одной искры «оппортунизма» может разгореться пламя транснационального восстания, которое будет непросто подавить.
