После того как в Боснии установился мир, расширение НАТО продолжилось – при активной поддержке Соединенных Штатов, Великобритании и Германии. В сентябре 1995 года, через два дня после согласования планов послевоенного урегулирования, альянс опубликовал исследование по вопросу своего расширения. Акцент делался на повышении безопасности в евроатлантической зоне за счет распространения и укрепления демократии. Появление представительных правительств на востоке было призвано защищать демократию на западе. Все страны-кандидаты поэтому должны были продемонстрировать, что обладают функционирующей демократической политической системой, основанной на рыночной экономике; что не преследуют и не унижают различные меньшинства; что привержены мирному разрешению конфликтов, однако в состоянии вносить военный вклад в операции НАТО за пределами евроатлантической зоны, если это понадобится. В начале июля 1997 года на саммите в Мадриде в НАТО пригласили Польшу, Чехию и Венгрию; начались переговоры о вступлении, а саму процедуру приема планировалось провести до конца текущего десятилетия.
«Выгодоприобретателем» в этом процессе оказалась объединенная Федеративная Республика, чьей столицей с 1994 года снова стал Берлин. «Впервые за свою историю, – заявил Ганс-Фридрих фон Плетц, статс-секретарь министерства иностранных дел ФРГ, в ноябре 1997 года, – Германия окружена союзниками, а не врагами, и нас больше не считают угрозой». Впрочем, данный факт еще не привел Берлин к стратегической самоуспокоенности – совсем наоборот. Припомнив старую немецкую максиму «Политика – дочь истории, а история – дочь географии», Плетц утверждал, что немцы нуждаются в дальнейшей европейской интеграции, чтобы их собственная безопасность оказалась «встроенной в необратимо мирное устройство» континента.
[1461] Федеральный президент Роман Херцог полагал, что «Германия принадлежит к кругу великих демократий, нравится это ей самой или нет, и если одна из этих демократий отступает в сторону, она тем самым неизбежно не только наносит урон другим, но и вредит сама себе в конечном счете… Мы видим все более отчетливо, что бездействие с целью избежать риска в долгосрочной перспективе будет более рискованным, нежели потенциально опасное действие. Если мы не будем противостоять рискам локально, они придут за нами».
[1462]
Коллективный провал ЕС в бывшей Югославии, а также, пускай в меньшей степени, беспокойство в связи с нарастанием доминирования США на континенте тоже способствовали европейской интеграции. Испытав унижение вследствие необходимости прибегнуть к американскому вмешательству в 1995 году и исполненные решимости никогда впредь не допускать подобного на континенте, европейские лидеры предпринимали энергичные усилия, чтобы обеспечить требуемую политическую сплоченность и надлежащую военную мощь. Они больше не боялись ни Германии, ни России, ни любого иного внешнего врага – да и этого «иного», против которого стоило бы сплачиваться, больше не было. Вместо того европейские лидеры опасались прошлого, точнее, способности европейского континента забывать о мире при возрождении старых демонов. Босния служила тому наглядным примером, и европейские лидеры не собирались позволять подобному случиться снова.
[1463] Посему следовало так или иначе ликвидировать «разрыв потенциальных ожиданий»; за этой формулировкой скрывался тот факт, что европейцы хотели бы разбираться с проблемами, которые одолевают их пространство, но не имеют средств и инструментов для осуществления своего желания.
[1464] По этой причине Амстердамский договор 1997 года предложил способ ликвидации основной слабости Союза – а именно, отсутствия единодушия в Совете министров и отсутствия преемственности в политике (вследствие ротации поста председателя). Был учрежден новый пост Представителя по общей внешней политике и политике безопасности. Объявили о начале переговоров по членству в ЕС с Польшей, Чехией, Венгрией, Словенией, Эстонией и Кипром. Коммюнике из штаб-квартиры ЕС гласило, что «расширение утяжелит совокупный вес Европы в мире, усилит Союз новыми соседями и превратит Европу в мирный, сплоченный и стабильный регион».
[1465] В июне 1998 года был основан Европейский центральный банк, главой которого стал голландец Вим Дуизенберг.
В мусульманском мире резня их единоверцев в Боснии в значительной степени спровоцировала усиление общественного внимания к внешней политике.
[1466] Из нового глобального контекста следовало, что мусульмане всего мира ныне вынуждены обороняться, будь то в Палестине, Боснии, Кашмире, Чечне или в других местах. Немалое число арабских моджахедов, а также турок, уроженцев Кавказа и Центральной Азии отправилось – в поисках нового джихада после Афганистана – воевать в Боснию. Но именно на европейских мусульман боснийский опыт произвел наиболее угнетающее впечатление.
[1467] «На самом деле не имеет значения, выживем мы или погибнем, – сказал великий муфтий Боснии и Герцеговины в мае 1994 года. – Урок уже усвоен, и он таков: мусульманская община должна оставаться настороже, должна взять ответственность за себя в свои руки, ни на кого не полагаться и никого не звать на помощь».
[1468] Это «сионистское» по духу заявление вызвало широкий отклик в иммигрантских сообществах Западной Европы, особенно в Великобритании. «Сегодня Босния – завтра Брик-лейн
[1469]», – было написано на транспарантах, которые несли демонстранты в Восточном Лондоне.
[1470] Некоторые из наиболее известных впоследствии британских джихадистов – например, шейх Омар, который спланировал похищение и убийство журналиста Дэниела Перла, и узник Гуантанамо Моаззам Бегг – стали радикалами благодаря Боснии. Иными словами, новая мусульманская геополитика середины 1990-х годов оказалась реакцией не на интервенцию Запада, а на невмешательство последнего в геноцид и этнические чистки.
