В Европе теракты 11 сентября стимулировали ускорение дальнейшей политической и военной интеграции. «Глобальная война с терроризмом» отныне велась не только, как бывало в прошлом, за европейское единство – хотя, разумеется, наблюдалось некоторое противопоставление арабам и мусульманам как «другим».
[1492] Оформилось широкое признание того факта, что угроза исламского терроризма извне и со стороны радикально настроенных мусульманских иммигрантских сообществ изнутри требует большей европейской сплоченности и большей координации. Некоторые даже надеялись, что эта опасность побудит национальные государства пожертвовать своим суверенитетом ради общей безопасности. Министр иностранных дел Германии Йошка Фишер упомянул о такой возможности в декабре 2001 года, когда он заявил, что «Европа стала собой благодаря кризисам и давлению, а не по воле бюрократов и не по убеждениям».
[1493] Процитировав знаменитое высказывание Бисмарка о том, что единство Германии будет достигнуто не «речами и резолюциями, а железом и кровью», Фишер ясно обозначил свои намерения. Он утверждал, что «отдельного авторитета крупных европейских государств самого по себе уже недостаточно». В самом конце 2001 года государства – члены Европейского союза собрались в Лакене для подписания Европейского соглашения о [военных] возможностях и плане действий. На встрече также приняли максимально широкое определение Европы: в преамбуле говорилось, что «единственная граница, проводимая Европейским союзом, проходит в вопросах демократии и прав человека». В феврале 2002 года Брюссельская конференция по будущему Европы одобрила проект Европейской конституции.
Но «глубинные течения» под поверхностью внешнего согласия уже обнажили стратегические противоречия, грозящие разорвать Союз. Не было и намека на общность приоритетов: Испания, Франция и Италия стабильно ориентировались на Средиземноморье с его поясом неустойчивых североафриканских диктатур на юге, угрожавшим Европе «приливной волной» экономических и политических мигрантов; Магриб, кроме того, виделся источником большинства внутренних террористических угроз. Восточные европейцы, в отличие от Запада, сильнее всего опасались российского влияния и ждали, что ЕС и особенно Североатлантический альянс будут сдерживать Россию. В соответствии со своей новой стратегической концепцией НАТО обязался на Пражском саммите в ноябре 2002 года начать переговоры о присоединении с Болгарией, Эстонией, Латвией, Литвой, Румынией, Словакией и Словенией; эти страны вступили в альянс в конце марта 2004 года. Примерно тогда же президент Украины Леонид Кучма озвучил желание сделать Украину членом альянса. Париж и Берлин, с другой стороны, проявляли все больше скепсиса в отношении расширения на восток – для Берлина, в частности, уже не было необходимости в обеспечении безопасности Германии, а еще сильнее раздражать Москву было нецелесообразно.
Именно противоречия между европейскими государствами в ходе последующей «войны с терроризмом» фактически парализовали ЕС. Для некоторых американцев и для большинства европейцев наилучший способ борьбы с «Аль-Каидой» и исламским терроризмом заключался в проведении скоординированной политики по всему миру. Они призывали к тщательной, кропотливой «реалистичной» дипломатии, которая нередко подразумевала сотрудничество с репрессивными режимами, причастными к «террористической деятельности». С этой точки зрения было необходимо взаимодействовать с такими государствами – будь то Египет, Сирия или Саудовская Аравия, – оказывать им помощь в «умиротворении» беспокойного населения и одновременно «давить» на Израиль. Представление о том, что палестинский вопрос лежит в основе стратегии «Аль-Каиды» и является «фундаментом» глобальной неприязни к Западу вообще и к Америке в частности, получило широкое распространение среди западных политиков, стратегов и общественности. Влиятельные «неоконсерваторы» наподобие заместителя министра обороны США Пола Вулфовица, с другой стороны, уверяли, что главной жертвой событий 9/11 стала «реалистическая» парадигма на Ближнем Востоке. На протяжении многих десятилетий западные правительства – особенно в Соединенных Штатах – заключали фаустовские по духу сделки с «умеренно» репрессивными режимами на Ближнем Востоке. США поставляли оружие и закрывали глаза на многие откровенные нарушения прав человека; режимы взамен снабжали Америку нефтью и контролировали свое население. Альтернативой, гласил аргумент, был исламский фундаментализм – или анархия вроде той, что охватила Алжир вскоре после того, как армия отменила результаты выборов 1992 года. Однако 12 сентября, по мнению неоконсерваторов, стало понятно, что «реализм» перестал работать. Эта политика не только не «удержала крышку» на бурлящем котле антизападных настроений, но фактически сама «развела пламя». Ведь террористы, угнавшие самолеты, были родом преимущественно из двух «союзных» государств, Саудовской Аравии и Египта, а не из Палестины. Решение, рекомендовали неоконсерваторы, состоит в том, чтобы покончить с традицией опираться на репрессивные режимы и демократизировать Ближний Восток, если понадобится, то силой.
Президент Буш принял эту точку зрения. Опять концепция «демократического мира» стала базисом американской стратегии.
[1494] Новая президентская «Стратегия национальной безопасности» распространяла доктрину демократического расширения на Ближний Восток; нисколько не желая «потворствовать» региону, президент Буш росчерком пера лишил его прежнего исключительного статуса. Этот шаг проистекал из растущего убеждения в том, что Соединенные Штаты не должны ждать, пока их снова атакуют, а обязаны действовать превентивно и ликвидировать потенциальные угрозы. Администрация Буша объявила, что «упреждающие» действия будут предприняты не только в отношении Аль-Каиды и джихадизма в целом, но и против суверенных государств, обладающих оружием массового уничтожения или доступом к такому оружию. В Вашингтоне очевидно намекали на Ирак Саддама Хусейна, где правил наиболее авторитарный режим региона, имевший длинный «послужной список» попыток внешней агрессии и пытавшийся разрабатывать химическое, бактериологическое и ядерное оружие. Словом, вместо того чтобы оказывать давление на единственную демократию на Ближнем Востоке, то есть на Израиль, Соединенные Штаты нацелились на самое антидемократическое государство.
Европейская элита согласилась с большей частью положений новой американской стратегии. В 2003 году ЕС обнародовал первую «Стратегию европейской безопасности», документ, отражавший единство континента. «Наша традиционная концепция самообороны – до холодной войны и в ее ходе, – говорилось в этом документе, – опиралась на противодействие угрозе вторжения. Новые вызовы означают, что передовая отныне пролегает во многом за границами ЕС». Теперь недостаточно, другими словами, сидеть сложа руки и патрулировать европейский периметр: безопасность ЕС требует участия в операциях далеко за пределами европейской территории. «Даже в эпоху глобализации, – утверждалось в документе, – география по-прежнему важна. В интересах Европы наладить правильное управление в стране на границах нашего Союза».
[1495] По этой причине ЕС не просто стремился расширить собственные границы, но и провозгласил новую политику «Европейского соседства», чтобы создать, как выразился президент Европейской комиссии Романо Проди, «кольцо друзей», которое станет буфером для внутреннего «ядра» ЕС.
[1496] Если коротко, Европа должна расширяться как территориально, так и идеологически: распространение ее ценностей, уверяли сторонники этой теории, укрепит безопасность Союза.
