Возобновление французского наступления при Наполеоне вызвало немедленную реакцию ведущих европейских держав. В Вене фон Тугут с тревогой наблюдал за нападениями на Швейцарию и Османскую империю, однако наибольшие опасения вызывала у него Германия. «Если французы продолжат удерживать Швейцарию, – писал он в июле 1798 года, – революция сначала в Швабии, а потом и по всей Германии неизбежна… а крушение Германии приведет к потрясениям во всей Европе».
[459] Когда Германия падет, погибнет и остальная Европа. Так же полагал и Павел I, в 1796 году сменивший на русском троне Екатерину. Он не просто враждебнее своей матери относился к революции, но и был сильно встревожен проникновением Наполеона в Средиземноморье и Левант. Кроме всего прочего, Павел хотел восстановить баланс сил в Германии, которую Екатерина фактически игнорировала в последние годы своей жизни. По словам одного баварского дипломата, Россия, столь долго отличавшаяся пассивностью, «вдруг кинулась в драку как главный защитник империи».
[460] Посему в 1798–1799 годах австрийские и русские войска (на британские деньги) атаковали французов в Южной Германии и Северной Италии, а англо-русский корпус высадился в Голландии. Началась война Второй коалиции.
Столкнувшись с новым обострением международной напряженности, британцы постарались уменьшить собственную стратегическую уязвимость и укрепить внутреннюю сплоченность. Восстание 1798 года в Ирландии и отправка французской экспедиции «на подмогу» ирландцам снова продемонстрировали опасность открытого фланга на западе. Правительство Уильяма Питта Младшего в 1800 году добилось союза Великобритании и Ирландии и объединило парламенты обеих стран. Предполагалось облегчить положение католиков «во имя примирения населения» и включить их в значительных количествах в состав вооруженных сил на войну с Францией. «Если даже допустить, что у нас не было иных причин, какие делали бы желательным союз двух родственных королевств, – сказал помощник министра по делам Ирландии Эдуард Кук, – сама обстановка в Европе, в первую очередь во Франции, диктовала его необходимость». Впрочем, Георг III заблокировал «возвращение» католиков по религиозным причинам.
[461]
В противоположность этому, немцы, находившиеся в центре противоборства, по-прежнему оставались разделенными. Их политическая структура, Священная Римская империя, не нашла пути к единению и сплоченности перед лицом угрозы, исходившей от соседних держав. Неудивительно, что один памфлетист на рубеже столетий предвкушал «день, когда немцы объединятся, наконец вернут себе немецкие земли и немецкую силу», перестанут «подвергаться грабежу чужеземных армий и ежедневным притеснениям домашних тиранов», покончат с положением «вечных жертв иностранных держав».
[462] Люди озирались по сторонам в поисках той крупной германской страны, которая двинется в этом направлении. Иоганн Готфрид Гердер, к примеру, надеялся, что Пруссия «станет главной силой… которая избавит земли всех германских народов… от угнетения, каковому мы подвержены со стороны иных государств и языков».
[463] На практике, впрочем, прусская внешняя политика после 1795 года подразумевала отход от «германских» проблем и повышенное внимание к северным и восточным вопросам.
[464] Это означало, что полный потенциал Германии, составлявший в 1800 году почти 16 миллионов человек за пределами Австрии и Пруссии (около двух третей от целого), все еще не был реализован.
Действия Наполеона находили отклик и за Атлантическим океаном, где Соединенные Штаты с возраставшей тревогой следили за событиями 1790-х годов. Враждебность к Лондону возрастала по мере того, как Королевский флот все сильнее ограничивал американское судоходство в рамках морской блокады Франции. Потребовалось все дипломатическое искусство Джона Джея, чтобы заключить в 1794 году компромиссный договор. Французские амбиции также представляли прямую угрозу Союзу. Новость о том, что Франция хочет купить Флориду и забрать принадлежащую Испании Луизиану, которую та получила в октябре 1800 года на основании договора в Сан-Ильдефонсо, изрядно обеспокоила Вашингтон. Эти угрозы и морской конфликт между Союзом и Францией привели к «необъявленной войне» между двумя государствами в 1797–1800 годах – к «полувраждебности», как выразился Гамильтон. Американскую внутреннюю политику полностью определял вопрос, как следует поступать с международным влиянием французской революции.
[465] Это был период, позднее заметил президент Монро, «когда политика Союзов во взаимоотношениях с Европой составляла суть наших политических разногласий». Договор Джея был одобрен только после ожесточенных дебатов в сенате и стал – наряду с внешней политикой в целом – основной темой выборов 1796 года.
Между тем Вторая коалиция, как говорится, трещала по швам. Пруссия отказалась присоединиться, несмотря на настойчивые приглашения британцев. Австрийцы и русские ссорились из-за хода операций в Германии и Италии. Британия и Россия разругались из-за будущего Средиземноморья, в частности, из-за стратегически важного острова Мальта, а в более общем плане – из-за действий Королевского флота в отношении нейтрального судоходства. Ситуация ухудшилась до такой степени, что царь создал Вторую лигу вооруженного нейтралитета, в которую вошли (постепенно) Россия, Пруссия, Дания и Швеция; задачей этой лиги было помешать морской «однополярности» британцев. Спустя почти десять лет с начала революционных войн большая часть Европы объединилась, но не против Наполеона, а против Британии. Как писал французский «Бюллетень резервной армии» после блестящей победы Бонапарта при Маренго, «генералы, офицеры и солдаты австрийской армии… очевидно убеждены, что мы должны сражаться друг с другом, чтобы англичане могли продавать свой сахар и кофе по более высоким ценам».
[466] В Санкт-Петербурге некоторые, к примеру, Федор Ростопчин, просили царя повернуться спиной к Центральной Европе, забыть о балансе сил и вместо этого выступить против Британии и поделить с Австрией и Францией Османскую империю. В начале 1801 года Павел даже приготовился отправить большое казачье войско для нападения на британскую Индию; поход не осуществился, поскольку через несколько месяцев самого царя убили придворные заговорщики, недовольные планами российско-французского альянса. В феврале 1801 года измученные австрийцы заключили в Люневиле мирное соглашение с Наполеоном, а в конце марта 1802-го британцы последовали их примеру в Амьене.
