Между тем основная проблема прусской и общенемецкой геополитики никуда не делась – более того, усугубилась. Монархия Гогенцоллернов и Германский Союз по-прежнему ощущали себя зажатыми в центре Европы между Российской империей и Францией, чрезвычайно амбициозной после побед в Крыму и Италии. С тех самых пор, как она взяла на себя роль «опекуна» западных границ в 1815 году, Пруссия стремилась сплотить Германию под своей властью. Эти планы неизменно наталкивались на противодействие Австрии и на упорное нежелание «третьей Германии» пожертвовать суверенитетом ради укрепления безопасности; экономическая интеграция, вопреки ожиданиям, не привела к политическому объединению. Реформа Германского Союза казалась теперь делом далекого будущего, но все же консервативный династицизм перестал восприниматься как достаточный базис легитимности монархии Гогенцоллернов. В итоге к концу 1850-х годов прусское правительство столкнулось с множеством взаимосвязанных и мнившихся неразрешимыми проблем дома, в Германии и в европейской государственной системе.
Отто фон Бисмарк, однако, полагал, что эти обязательства возможно обратить на пользу Пруссии. Сама мысль о том, что безопасность Пруссии требует от нее возглавить Германию, была не нова. «Нет ничего более немецкого, – заметил Бисмарк в 1858 году, – чем правильно понятый прусский партикуляризм». Бисмарк также считал, что Пруссия выживет, только если обеспечит «надежные границы», либо возглавив обновленный Германский Союз, либо просто осуществив территориальную аннексию.
[661] В 1859 году он описал «естественные границы Пруссии» как пролегающие по Балтике, Северному морю, Рейну, Альпам и Констанцскому озеру. Такова была программа прусского владычества, которая обещала навсегда покончить с независимостью «третьей Германии». Этого возможно было добиться лишь при условии, что Бисмарк уговорит другие державы согласиться на принципиальное изменение европейского государственного устройства – или отмахнется от тех, кто будет возражать; если убедит или хотя бы установит паритет сил с Австрией; если покорит «третью Германию» или принудит ее к сотрудничеству; если привлечет на свою сторону немецкое националистическое движение; если уболтает либералов в ландтаге на выделение средств для ведения возможных военных действий. Спустя несколько месяцев, прежде чем принять пост прусского канцлера в конце сентября 1862 года, Бисмарк заявил в частной беседе: «Моим первым шагом будет реорганизация армии, с помощью или без помощи ландтага… Едва армия окажется в состоянии, которое позволит ей внушить уважение противнику, я воспользуюсь первым же подходящим предлогом, чтобы объявить войну Австрии, распустить немецкий сейм, подчинить мелкие государства и объединить Германию под прусским руководством». Его собеседник, будущий премьер-министр Великобритании Бенджамин Дизраэли, потом сказал австрийскому посланнику: «Следите за этим человеком; он делает то, что говорит».
[662]
Пока Пруссия готовилась объединиться с Германией ради того, чтобы уцелеть в нестабильной Европе, в Северной Америке в ходе президентской кампании 1860 года вспыхнуло очередное противостояние. Причиной стали вовсе не требования Севера отменить рабство; все, кроме самых ярых аболиционистов, сознавали, что постепенное и согласованное освобождение рабов – единственный способ избежать отделения, грозившего уничтожить Союз. На сей раз перешли в наступление южане. Они настаивали на территориальных уступках – и тем самым на расширении зоны рабовладения – в качестве цены за согласие остаться в составе Союза. Кандидат-республиканец Авраам Линкольн, напротив, обещал сорвать поглощение Кубы как рабовладельческого штата. После его победы на выборах переговоры о покупке Кубы прекратились. «В Союзе, – предостерегал сенатор от Джорджии Филемон Трейси сразу после выборов, – вы не получите ни дюйма новых территорий».
[663] Вдобавок рабовладельцы теперь полностью очутились в международной изоляции. Британия яростно возражала против аннексии Кубы и оказывала постоянное давление на Мадрид, призывая даровать острову свободу. После отмены крепостного права в России в середине февраля 1861 года «своеобычный институт» рабства остался в одиночестве в цивилизованном мире. Потерпев неудачу в попытке принудить Вашингтон к экспансионистской политике на своих условиях и осознавая ослабление своих позиций на международной арене, Юг решил нанести превентивный удар.
[664] В апреле 1861 года артиллерия южан обстреляла форт Самтер, положив начало войне с Севером. Отделившиеся штаты создали конфедерацию – не только для того, чтобы противостоять аболиционистскому Северу, но и для того, чтобы содействовать территориальной экспансии. Конституция Конфедерации предусматривала приобретение новых земель, где рабовладение признавалось обязательным. Таким образом, Юг затеял войну с Союзом по той же причине, которая ранее столкнула в битве Лондон и тринадцать колоний: эта причина – территориальная экспансия.
Для Британии и Франции Гражданская война в Америке стала будто бы ниспосланной небом возможностью поквитаться с заклятым соперником. «Англии попросту не найти лучшего повода, – сказал Наполеон III британскому послу в Париже в 1862 году, – чтобы унизить американцев и укрепить свое влияние в мире».
[665] Впрочем, Лондон предпочел дождаться, пока Конфедерация не нанесет удар; рабовладение отнюдь не мешало многим либералам – например, Гладстону – сочувствовать конфедератам, однако британское общественное мнение было решительно против активного военного вмешательства и поддержки Юга. Франция воспользовалась возможностью для интервенции в Мексике, где Наполеон III посадил императором эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, которому гарантировал свое покровительство. В Мексику отправили многочисленный экспедиционный корпус, в том числе несколько тысяч человек из армии союзника Франции – Египта.
[666] Это лишний раз доказывало, что невмешательство на Ближнем Востоке не означает, что Ближний Восток не попытается вмешаться в дела Западного полушария. Эти действия, разумеется, вызвали болезненную реакцию Вашингтона. «Народ Соединенных Штатов никогда не останется равнодушным, – предупреждала республиканская программа избирательной кампании 1864 года, – к любым попыткам европейских держав свергнуть силой или посредством обмана какое-либо республиканское правительство на американском континенте». Этот народ воспринимает «чрезвычайно остро как угрожающие миру и независимости своей страны шаги любого государства, направленные на приобретение плацдармов монархического управления с опорой на иностранную военную силу в непосредственной близости от границ Соединенных Штатов».
[667] Поскольку Союз глубоко увяз в противостоянии с Конфедерацией, этими громкими заявлениями на тот момент все и ограничилось.
