Смрад смерти успел смешаться с запахами ржавчины, гнилой соломы и древесины, и все же я испытала облегчение, оказавшись внутри сарая, где воздух был неподвижен. Раздался тихий скрежет металла – заслонка фонаря скользнула в сторону, – и в сарай полился ослепительный свет.
Мертвую рабыню, обмытую и завернутую в грубый саван, уложили на широкой доске, установленной между двумя козлами. Рядом с телом лежала краюха хлеба и стакан бренди, а на саване, как раз над сердцем, – маленький венок из сухих трав. Кто это все оставил?.. Наверняка другие рабы. Джейми перекрестился и взглянул на меня почти осуждающе.
– Нельзя касаться погребальных вещей, это к беде.
– Их нельзя забирать, – уточнила я вполголоса, но тоже перекрестилась, прежде чем сложить их в углу сарая. – Потом положу их на место.
– Хм-м-м. Погоди, саксоночка.
Джейми порылся в карманах и достал крошечную бутылочку, из которой сбрызнул тело, пробормотав короткую гэльскую молитву – обращение к святому Михаилу, чтобы он защитил нас от демонов, упырей и прочих ночных существ. Очень кстати.
– Святая вода? – недоверчиво спросила я.
– Конечно. Взял у отца Леклерка.
Джейми перекрестил тело и на мгновение возложил руку на скрытую тканью голову, а потом неохотно кивнул – давай, мол.
Достав из сумки скальпель, я аккуратно разрезала саван по шву. С собой у меня была крепкая игла с навощенной нитью, чтобы зашить тело. Если повезет, то смогу сшить и саван так, что никто ничего не заметит.
Лицо Бетти изменилось до неузнаваемости. Круглые щеки ввалились, черная кожа стала пепельно-серой. Губы и уши приобрели синюшный оттенок. Так было даже легче – передо мной действительно находилась лишь оболочка, а не женщина, которую я знала.
Джейми снова перекрестился и, буркнув что-то по-гэльски, поднял фонарь повыше, чтобы мне было лучше видно. На стену упала его тень, высокая и жуткая. Я поспешила вернуться к работе.
– Тебе не обязательно смотреть, Джейми.
Я выпрямилась, чтобы утереть лоб. В сарае было холодно, но я вся вспотела, вскрывая грудину. Завоняло внутренностями.
– Повесь фонарь на гвоздь и выйди наружу, если хочешь.
– Я в порядке, саксоночка. А что это? – осторожно указал Джейми, наклонившись. Его беспокойство сменилось интересом.
– Трахея и бронхи, – ответила я, проведя по изящным хрящевым кольцам, – и кусочек легкого. Если с тобой все хорошо, можешь приблизить свет?
Без расширителей я не могла полностью обнажить легкие, однако увидела достаточно, чтобы исключить некоторые диагнозы. Поверхность легких была черной и зернистой. Бетти больше сорока лет прожила у открытого огня.
– Вся грязь, которую человек вдыхает и не откашливает – табачный дым, сажу, смог и прочее, – постепенно накапливается в тканях легких и в плевре, – объяснила я, приподнимая полупрозрачную плевру кончиком скальпеля. – Легкие ребенка будут чистыми и розовыми.
– А мои тоже так выглядят? – Джейми чуть не закашлялся. – И что такое смог?
– Воздух в таких городах, как Эдинбург, где дым смешивается с туманом от воды, – рассеянно пояснила я и закряхтела, пытаясь раздвинуть ребра. – Твои, скорее всего, не так уж плохи, ты ведь долго жил на воздухе или в местах без каминов. Чистые легкие – награда за жизнь без огня.
– Приятно знать, когда особо нет выбора, – заметил Джейми. – А если он есть, то большинство все-таки выберет тепло и кашель.
Я улыбнулась, не поднимая головы, и разрезала верхнюю долю правого легкого.
– Верно, так и происходит.
Никаких признаков кровоизлияния в легких и в дыхательных путях. Никаких доказательств эмболии. Нет скопления крови ни в груди, ни в брюшной полости, хотя сейчас она слегка потекла из-за моих разрезов. После смерти кровь сворачивается, но потом постепенно разжижается.
– Подай, пожалуйста, еще тряпок, хорошо?
Несколько капель на саване не вызовут подозрений, учитывая, как Бетти умерла.
Я перегнулась через тело, чтобы забрать тряпки, и случайно надавила на его бок. Труп издал низкий стон. Джейми тут же отскочил назад с перепуганным вскриком. Свет бешено замелькал. Я и сама подпрыгнула, но быстро опомнилась.
– Все в порядке, – сказала я, хотя сердце бешено колотилось, а пот на лбу резко стал ледяным. – Это просто газ. Мертвецы часто издают странные звуки.
– Ага. – Джейми сглотнул, выравнивая фонарь. – Да, видел такое. Каждый раз застает врасплох, правда?
Он криво улыбнулся. На его лбу блестел пот.
– Да уж.
Мне вдруг пришло в голову, что он наверняка имел дело с множеством трупов и был знаком со смертью не меньше моего. Я осторожно надавила на тело в том же месте – новых звуков не последовало – и продолжила вскрытие.
Еще одно отличие этого импровизированного вскрытия от современного – отсутствие перчаток. Я испачкала руки в крови по самые запястья, а органы на ощупь казались слегка покрытыми липкой слизью. Несмотря на холод в сарае, начался неизбежный процесс разложения. Я сунула руку под сердце и приподняла его к свету, проверяя, нет ли нарушений цвета или заметных разрывов магистральных кровеносных сосудов.
– Они еще, бывает, шевелятся, – сказал Джейми через некоторое время.
В его голосе прозвучала странная нотка, и я удивленно подняла голову.
– Кто – они?
– Мертвые.
По коже пробежали мурашки.
– Да, – как можно спокойнее согласилась я. – Обычное посмертное явление. Чаще всего из-за движения газов.
– Я однажды видел, как мертвец сел, – так же спокойно, как и я, продолжил Джейми.
– Что, на поминках? Оказался живым?
– Нет, на костре. И он уже давно был мертв.
Я бросила на него внимательный взгляд. Джейми говорил бесстрастно, вполне будничным тоном, но по лицу ясно читалось – он вновь переживает те события.
– После Каллодена англичане сжигали убитых шотландцев. Мы чуяли вонь костров, однако увидел я их, только когда меня уложили в повозку и отправили домой.
Джейми лежал под слоем сена, уткнувшись носом в щель между досками, чтобы дышать. Повозка объезжала поле по окольной дороге, избегая английских отрядов, но однажды пришлось остановиться и пропустить группу солдат.
– Где-то в десяти ярдах от меня горел костер. Его подожгли недавно, одежда только начала обугливаться. Там лежал Грэхэм Гиллеспи, и он точно был мертв, с дыркой от выстрела на виске.
Повозка долго стояла на месте. А потом Джейми, одурманенный болью и лихорадкой, увидел, как Гиллеспи вдруг сел в пламени и повернул голову.
– Он смотрел прямо на меня. Будь я в здравом уме, я заорал бы во весь голос. Но тогда мне просто показалось… что Грэхэм проявил дружелюбие. Словно он мне говорил, что мертвым быть не так уж плохо. Или приглашал меня в ад.
