Джемми заерзал, издал короткий вопль и затих. Я погладила его по щечке. Интересно, а какой тотем у него?
«Не ты выбираешь, а дух животного», – говорила Найавенна. Надо искать знаки и ждать, когда зверь сам тебе покажется. У Иэна – волк, у Джейми – медведь: так сказали тускарора. Меня все подмывало спросить, доставался ли кому навозный жук или еще какая-нибудь пакость, да воспитание не позволило.
Итак, ворон всего один. Значит, перемены…
– Можно было и не утруждаться, – негромко сказала я, чтобы не разбудить ребенка. – Сама знаю.
Я медленно поднималась в гору, слушая вздохи ветра и собственное шумное дыхание. Скорые перемены уже витали в воздухе запахами мертвой листвы: зима была все ближе. Нас, однако, ждали и другие перемены, куда более тревожные.
Я оглянулась на дом: отсюда виднелся лишь угол крыши и дым из печной трубы.
– Как думаешь, будешь ли ты жить здесь, а потом твои дети и внуки?.. – тихо спросила я, прижимаясь подбородком к вязаному чепчику.
Все могло обернуться иначе. Если бы Брианна рискнула и прошла беременная сквозь камни… но она осталась здесь. Думала ли она о том, что выбор сделала не только за себя, но и за него? Предпочла войну и болезни, лишь бы быть с отцом… и Роджером. Я сомневалась, что она поступила правильно, но решать было не мне.
Нельзя предсказать заранее, как рождение ребенка перевернет твою жизнь.
– И это хорошо, – сообщила я Джемми. – Иначе никто в здравом рассудке не решился бы завести детей.
Мое раздражение улеглось, успокоенное ветром и тишиной облысевшего леса. Поляна с виски, как мы ее называли, располагалась в стороне от тропы. Джейми несколько дней искал подходящее место. Солодильню устроили у подножья холма, а перегонный куб поставили выше по склону, возле небольшого ручья с чистой свежей водой. С тропинки его видно не было, но отыскать не составляло особого труда.
– Какой смысл прятаться, если это место легко найти по запаху? – пояснил как-то Джейми.
Даже сейчас, когда зерно уже не бродило под навесом и не поджаривалось на токе, в воздухе висел легкий дымный аромат. Когда же зерно было «в деле», плесневелый запах брожения ощущался за полмили, а дымок при копчении при правильном ветре достигал хижины Фергуса.
Обычно за каждой партией присматривали Марсали и Фергус. Сейчас под навесом из гладких досок, посеревших от дыма и дождей, было пусто, хотя рядом лежала небольшая кучка поленьев.
Я подошла ближе и пригляделась к дровам. Фергус предпочитал гикори – древесина легче кололась и придавала солоду сладковатый вкус. Джейми, свято придерживающийся традиционного рецепта, брал только дуб. Я коснулась расколотого чурбачка: широкие волокна, бледная древесина, тонкая кора. Значит, недавно здесь был Джейми.
Обычно мы держали про запас бочонок виски: мало ли что может произойти?
– Если Марсали вдруг наткнется на бандитов, лучше ей иметь под рукой откуп, – рассудительно заметил Джейми. – Все знают, что мы делаем виски. Получив бочонок, никто не станет выпытывать, где склад.
Виски, само собой, оставляли не самый лучший – незрелый и неочищенный, но для непрошеных гостей или, допустим, для прорезывания зубок у младенца сгодится.
– У тебя ведь еще нет вкусовых рецепторов, да? – пробормотала я Джемми, который во сне причмокнул губами и скривил личико.
Почему-то бочонка нигде не было: ни за мешками с зерном, ни в куче дров. Неужто украли? Или забрал кто из своих?
Я прошла десяток шагов на север и свернула направо к большой скале над зарослями ниссы и цефалантуса. Она была не такой уж цельной: между двумя гранитными плитами имелась трещина, спрятанная за кустами остролиста. Я прикрыла Джемми платком от колючек и осторожно нырнула в расщелину.
С той стороны расщелины скала распадалась на десяток здоровых валунов, между которыми рос подлесок. Отсюда место казалось непролазным, но со скалы можно было разглядеть едва заметную тропку, уводящую на другую поляну, – даже не поляну, а скорее проплешину между деревьями, где с камня резво сбегал ручей. Летом поляну нельзя было заметить и сверху – ее укрывали густые кроны.
Теперь же, на пороге зимы, белый камень возле ручья отчетливо проглядывал сквозь лысые ветки ольхи и рябины. Валун прикатил сюда Джейми; он нацарапал на нем крест и вознес молитву, благословляя ручей. Я хотела пошутить про «святой виски», но воздержалась: вряд ли искренне верующий Джейми оценил бы мой юмор.
По кривой заросшей тропинке я медленно обогнула скалу. От ходьбы стало жарко, хотя пальцы, которыми я придерживала края платка, все равно стыли на ветру.
Там, на берегу ручья, стоял Джейми – почти голый, в одной лишь рубашке.
Я застыла, прячась за высоким кустарником.
Меня смутила не его нагота, а странная поза и выражение лица. Джейми выглядел усталым; ничего удивительного, ведь поднялся он задолго до рассвета. Старые брюки, которые он носил для верховой езды, лежали на земле, рядом – аккуратно свернутый пояс. Неподалеку в траве виднелось что-то темное – приглядевшись получше, я узнала сине-коричневый килт. Джейми тем временем стянул рубашку, опустился нагой на колени и плеснул в лицо водой из ручья.
Одежда изрядно запылилась от скачки, но сам Джейми был не таким уж грязным. Достаточно умыться с мылом – причем куда приятнее это сделать в теплой кухне у очага.
Однако Джейми взял стоявшее неподалеку ведро, зачерпнул ледяной воды и, зажмурившись, перевернул над собой. Струи побежали по груди и ногам, мошонка поджалась, прячась в заросли рыжих волосков.
– Да твой дедушка совсем спятил, – прошептала я Джему, который сморщился, не обращая никакого внимания на выкрутасы предка.
Не то чтобы Джейми не боялся холода – из своего убежища я видела, как он дрожит и хватает ртом воздух. Тем не менее он глубоко вдохнул и снова облился водой. Потом третий раз зачерпнул ведро… И я вдруг стала понимать, что он делает.
Хирурги перед операцией всегда моют руки – не только ради стерильности. Это целый ритуал – намылить, выскоблить грязь из-под ногтей, снова и снова до боли тереть кожу… Можно собраться с мыслями и очистить сознание. Смыть все внешние заботы вместе с микробами и омертвелыми частицами плоти.
Я сама так часто выполняла этот ритуал, что легко его узнала: Джейми не просто мылся, – студеной водой из ручья он очищал тело и сознание.
По спине у меня ледяным ручейком побежали мурашки.
Наконец Джейми поставил ведро и встряхнулся; капли брызгами разлетелись на траву. Прямо на мокрое тело он надел рубашку и повернул на запад, где между гор затаилось солнце.
Сквозь голые деревья струился свет, такой яркий, что я видела только мужской силуэт под белой рубахой. Джейми стоял, расправив плечи и высоко подняв голову, точно прислушивался к чему-то.
Я затаила дыхание и прижала ребенка к груди, баюкая, чтобы ненароком не проснулся.
