В доме послышалась возня: младенческий плач, шаги на кухне, сонное попискивание малышни, разбуженной мужчинами, сердитое увещевание женщин…
После долгой прогулки с Джемми у меня ныли ноги, шея и плечи. Сон, однако, не шел, я не могла отключиться от внешнего мира, отгородиться от него глухими ставнями.
– Помнишь все, что ты сегодня делал?
Порой по ночам мы затевали игру: припоминали во всех подробностях, чем занимались, что видели или слышали… Практически вели устный дневник – а заодно лучше узнавали друг друга. Мне нравились отчеты Джейми, но сегодня он был не в настроении.
– Только как мы закрыли дверь этой спальни. – Он дружески ущипнул меня за ягодицу. – Зато, что было после, – во всех подробностях.
– Это я тоже хорошо помню, – заверила я и пощекотала пальцами ног его ступни.
Больше мы не разговаривали. Звуки внизу утихли, понемногу сменяясь разнокалиберным храпом. Я старалась уснуть; невзирая на усталость, ничего не выходило. Перед глазами то и дело вспыхивали разные сцены сегодняшнего дня. Миссис Баг с метлой, Герхард Мюллер в грязных сапогах, общипанный виноград, клубок квашеной капусты, круглая розовая попка Джемми, десятки Чишолмов, носящихся по дому… Пытаясь выбросить из головы лишние мысли, я принялась составлять список необходимых лекарств.
Однако стало еще хуже: вскоре сон и вовсе меня покинул, когда я представила, как мой медицинский кабинет разносят ко всем чертям, Бри, Марсали и дети подхватывают странную заразу, а миссис Баг затевает кровавый бунт…
Джейми лежал на спине, сложив на животе руки, будто фигура на надгробии. Глаза у него были закрыты, но во сне он хмурился и шевелил губами, словно спорил сам с собой.
– Ты так громко думаешь, что даже мне слышно, – улыбнулась я. – Или ты считаешь овец?
Он сразу же распахнул глаза и грустно усмехнулся.
– Вообще-то свиней. Причем в углу постоянно маячит белая тварь…
Я рассмеялась, положила голову ему на плечо и глубоко вздохнула.
– Нам и правда стоит поспать, Джейми. Я так устала, что даже кости ноют, а ты ведь встал гораздо раньше.
– Угу…
Он обнял меня, укладывая поудобнее.
– Этот крест… От него дом не загорится? – вспомнила я еще один повод для тревоги.
– Нет. Он уже давно прогорел.
Огонь в очаге потрескивал на ложе пылающих углей. Я перевернулась, глядя на пламя.
– Перед тем как пожениться, мы с Фрэнком беседовали с одним священником. Тот советовал на ночь брать в постель четки. Фрэнк так и не понял зачем: то ли вместо снотворного, то ли чтобы предохраняться от беременности.
Джейми задрожал от беззвучного смеха.
– Если хочешь, саксоночка, можно попробовать. Но считать количество «Аве Марий» будешь ты, а то у меня левая рука вконец отекла, потому что ты на ней лежишь.
Я подвинулась, высвобождая многострадальную конечность.
– «Аве Мария» не годится. Надо что-то другое. Ты знаешь какую-нибудь молитву для сна?
– О, полно. Дай-ка подумать, – сказал Джейми, сгибая и разгибая пальцы, чтобы разогнать кровь. В полумраке комнаты казалось, что он подманивает форель.
В доме было тихо, только поскрипывали половицы и стонали стены.
– Вот, например, – наконец сказал Джейми. – Я ее почти забыл. Отец научил незадолго до смерти. Вдруг, мол, когда-нибудь пригодится.
Он лег поудобнее, пристроил подбородок у меня на плече и хрипло заговорил прямо на ухо:
Благослови, Господь, луну, что в небесах,
Благослови, Господь, Ты землю под ногами,
Румянец у детишек на щеках,
Очаг за крепкими высокими стенами.
Теперь Джейми обращался уже не ко мне, хотя и обнимал за талию.
Благослови, Господь, что радует глаза,
Благослови, Господь, что согревает душу,
И пусть, молю, мирских невзгод гроза
Покой и сон моей семьи не рушит.
Благослови, Господь, постель моей любви,
Благослови, Господь, мой дом Своей рукой.
Молю Тебя, дай силы уберечь родных.
Пусть ангелы лелеют их покой!
Он замолк. Я тихо вздохнула.
– Мне нравится. Особенно выражение: «ангелы лелеют их покой»… Когда Бри была маленькой, мы укладывали ее спать с молитвой, обращенной к ангелам:
«Святой Михаил справа, Святой Гавриил слева, Святой Рафаил позади, а сам Господь – предо мною».
Джейми не ответил. Головня в очаге с тихим треском рассыпалась в золу, на мгновение озарив комнату искрами.
Чуть позже я проснулась оттого, что Джейми выбирался из кровати.
– Что такое? – сонно спросила я.
– Ничего, – прошептал он. – Забыл письмо написать. Спи, nighean donn
[43], я тебя разбужу.
* * *
Фрейзер-Ридж, 1 декабря 1770 года
Джеймс Фрейзер, эсквайр – лорду Джону Грею.
Плантация «Гора Джосайя»
Друг мой!
Пишу в надежде, что в имении вашем все хорошо. Отдельные приветствия передаю вашему сыну.
В доме моем все по-старому, и в «Горной речке», насколько известно, тоже. Бракосочетания моей дочери и тетушки, о которых я писал ранее, увы, оказались под угрозой (во многом благодаря Рэндаллу Лиллиуайту, о котором я предупреждаю на тот случай, если вам суждено будет с ним столкнуться). Внука, по счастию, удалось крестить, а свадьбу тетушки отложили на более поздний срок. Союз же моей дочери с мистером Маккензи любезно скрепил узами брака преподобный мистер Колдуэлл, джентльмен достойный, хоть и пресвитерианин.
Юный Джеремайя Александр Иэн Фрейзер Маккензи (Иэн – шотландский вариант имени Джон: так моя дочь решила проявить уважение и к кузену, и к вам, дорогому другу нашей семьи) пережил и крещение, и дорогу домой в добром здравии. Мать велела сообщить, что ваш тезка уже может похвастать четырьмя зубами, которые представляют весьма серьезную опасность для всякого, прельщенного его напускной невинностью. Ребенок кусается точно крокодил.
Население Риджа отрадно растет с каждым днем: за последнее время к нам прибыло около двадцати семей. Господь вознаградил наши усилия щедрым урожаем кукурузы, обилием сена и богатым приплодом у скота. Свиньи поросятся, две коровы принесли телят, и я купил коня. Нрав у жеребца весьма крут, зато ноги быстрее ветра.
Что ж, таковы хорошие новости.
Есть, однако, и плохие. Меня назначили полковником милиции и велели собрать как можно больше людей к середине месяца, чтобы помочь военным в подавлении бунтов.