Едва оказались в кабинете товарища Коршикова, как он тут же схватил телефон и начал кому-то уже вызванивать.
– Я нашел тебе человека на плановый. Да, да, увидишь сам – рухнешь. От Федорова ее забираем, из Управления рынками, они еще не знают. Одесситка. Да ее у меня оторвут с руками и ногами, – убеждал он своего собеседника на другом конце провода. Видимо, тот сомневается и еще, как я поняла, расспрашивает, как я выгляжу.
Ну, эти мужики. У них одно на уме. Я не знаю, как выглядит тот сомневающийся, а Коршиков расплылся в улыбке, глазки забегали, сияли брызгами бывалого ловеласа лет под пятьдесят. Встретившись с моим осуждающим взглядом, он кокетливо, по-свойски подмигнул и махнул рукой.
– Присядьте, что вы стоите, в ногах правды нет. Приставучих отшивайте, а то там такой народец. Запомните, вы за мной, как за каменной стеной. Чуть что, прямо ко мне, я им хвосты и все остальное быстро закручу. Так, Ольга Иосифовна, на Ленинской останавливаемся?
– Если вы говорите, что она самая близкая к центру, то, пожалуй, да. Но я еще с мужем посоветуюсь.
На этом и раскланялись. К себе на работу решила идти пешком, по дороге еще раз надо все обдумать, что же мне делать, как распорядиться собственной судьбой. Оставаться в управлении рынками – нет никаких перспектив и желания. Даже предложенная мне должность заместителя управляющего меня не прельщает. Да там не все так просто, еще необходимо выполнить непременное требование, на чем настаивал мой дорогой и глубокоуважаемый Даниил Яковлевич Лемешко – вступить в партию, причем сверх лимита. Иначе наверху не утвердят.
Оказывается, для служащих на членство в партии наложен лимит. Рабочему классу – пожалуйста, зеленый свет. Все удивляются, как я вообще руковожу отделом без этой красной книжицы, как будто она прибавит мне знаний, без нее я не отличу лук от свеклы. Смешно. Мне смешно, а мужу – нет. Он капает на мозги:
– Как ты могла быть такой дурой? Не воспользоваться такой возможностью и не влезть в партию?
Что я – крыса, кошка, животное, чтобы влезать? Ну, влезла бы, а дальше? Если хотят продвигать – пусть двигают, оценивают меня по работе, а не по тому, в партии я или нет. Если дура, никакая книжица не спасет, красная она или белая, синяя…
Каждый раз одно и то же: без звонка Воронцова мой рабочий день не обходится.
– Ольга Иосифовна, вы теперь в управлении, яки красно солнышко в Москве появляетесь, – поприветствовал меня начальник отдела кадров, – с утра вас ищем. Предупредили бы, что задерживаетесь. – Зайдите ко мне.
– Я в главке была, – объяснила я, входя к нему в кабинет. – Пытаюсь решить дальнейшую свою судьбу. Думаю, что дальше делать.
– И как, успешно?
– Пока не очень. Пожалуйста, заму Федорова передайте, что я на его должность не претендую, она ни за какие деньги мне не нужна, пусть спокойно себе работает. Подсиживать живого человека – это не мое. А то, что он трезвонит всюду, что вот явилась цаца, не запылилась, натворила делов, а теперь от квартиры отказывается, хочет смыться, а расхлебывать другим, так это нечестно и непорядочно.
– Да вы успокойтесь. Все хорошо. Плохо другое – что вы от нас, как я вижу, уходить собираетесь.
– Вы сами свидетель, я старалась, чтобы было повыгоднее для нас, очистить от плесени, которой все покрылось. Что-то же надо менять, на старье так и будем топтаться на месте. Теперь пусть он сам подрыгается. Я права, или вы меня осуждаете?
Воронцов сидел, опустив плечи, с осунувшимся серым лицом.
– Ольга Иосифовна, – прервал он молчание, – я пытался быть вам полезен чисто из дружеских отношений, и мне казалось, вы отвечаете мне тем же. Но вы сами не знаете, чего хотите. Подберем вам со временем другую квартиру, если в этом дело.
Как я могла своему идальго сказать правду, что здесь я задыхаюсь, как в безвоздушном пространстве, уже целый год. В этом маленьком кабинетике, с этими тетками-бездельницами, которые целый день трещат, как сороки, и ничего серьезного им нельзя поручить, бедная Раиса за них отдувается. Они меня ненавидят, иначе как хохлушкой не величают. Не дай бог, прознают еще мою кличку в Одессе, тогда вообще туши свет. Подслушивают, все, о чем я говорю по телефону, сразу же становится известно всем. Растрезвонили даже про этот казус с Федоровым, о котором я рассказала Воронцову по телефону.
Федорова вызвали в Моссовет в связи с переводом рынков, он, конечно, потянул меня с собой. Хотя я ему все написала, машинистка, его личный и преданный секретарь, все напечатала. Выйди только, зачитай – и привет. Я видела, что он нервничает, и мы еще устно накануне прорепетировали его выступление.
– Ольга Иосифовна, говорите, пожалуйста, помедленнее, а то иногда я не понимаю вашу одесскую речь.
У него было не отнять гордый вид, с которым он держался на людях. Чувствовалась военная выправка, но вникнуть глубоко в суть наших проблем было уже тяжеловато. Старой закалки человек, переубедить крайне сложно. Мои докладные записки он забирал с собой домой, признавался потом, что с трудом разбирался в них, и хорошо, если бы я ему устно все еще раз разъяснила. И при всем при том каким-то внутренним женским чутьем я ощущала, что он меня не больно жаловал.
Накануне секретарша взяла мой паспорт, чтобы сообщить мои данные в бюро пропусков. Федоров приказал мне, чтобы я ровно в девять сорок пять была у первого подъезда. День выдался солнечный, что бывает редко в Москве, свекровь с утра умотала на работу, муж отстрелялся за пишущей машинкой. За завтраком на него накатило лирическое настроение и, как я ни уговаривала его, что сегодня мне нельзя опаздывать, природа взяла свое.
Я неслась переулками на всех парах. Была уверена, что Федоров уже давно внутри и мне нечего бежать еще к первому подъезду. Нырнула в последний, вместе с работниками Моссовета, пролепетав милиционеру, что опаздываю на совещание. Так, не сбавляя скорость, и влетела в здание, а дальше меня «язык до Киева довел». Сначала по лестнице, потом по коридору, потом на лифте. Осмотрела зал. Федорова не было. Неужели он все еще ждет в условленном месте.
Я рванула назад, попросила постового у первого подъезда разрешить мне выглянуть, объяснила, что там меня ждет мой начальник. Меня выпустили, и я увидела его злого, трясущегося. Мой лепет и извинения он не слушал, только мотал головой, лицо его нервно передергивалось. У него попросили предъявить пропуск и паспорт, я прошла так, вызвав у Федорова приступ негодования.
– Я все понял, Ольга Иосифовна. Кто же вы на самом деле? Вас ко мне приставили? Зачем – следить? – выпалил он со звериным оскалом и зло сунул мне мой пропуск.
Что он понял – я не… поняла. Да и было не до этого. Мы, не обмолвившись ни единым словом, словно незнакомые, сидели в зале, слушая выступления разных руководителей. Федорова не подняли, об управлении рынками сказали вскользь, что работа продвигается к завершению, идет успешно, о результатах доложат на следующем совещании через месяц. Федоров ожил, на лице появилось подобие вымученной улыбки, он продолжал жевать валидол и протирал без конца мокрый лоб.
