Лемешко залпом махнул водочки, тут же наполнил свой стакан новой порцией зелья и продолжал журить меня:
– Что только бабы не вытворяют, чтобы прорваться туда, извини, никому не говорю, а тебе скажу: дают всем подряд, под любую мелкоту ложатся, лишь бы вступить. Что глаза закатила, не веришь? Рассказать тебе, кто так прорвался?
Я отодвинула от себя стакан, привстала и, склонившись над кадровиком, злостно, как змея, прошипела:
– Что вы мне от имени партии такое несете? Зачисляйте в нее этих давалок, а меня оставьте в покое. Если напишу заявление, так по собственному желанию об уходе. Берите на мое место коммуниста, любого партийного члена, кого вам угодно берите. Вот уж нарочно не придумаешь: партийный член, беспартийный член, коммунистический член, и все это нагромоздили на… на бедный член, а бабам нужен простой человеческий. Поэтому, наверное, на всех и не хватает… Посмотрите вокруг, у считанных женщин мужья есть, и это не только на нашей базе – везде.
– Так то ж война забрала мужиков. – Он опять выпил.
– Да бросьте вы, уже и наше поколение без мужчин. Куда они подевались? В школе учились с мальчишками, в институте они были, а потом исчезли…
– Дурочка ты, Ольга, я думал, ты поумнее будешь. Они ж от тебя не отстанут, им привязать к себе людей надо, чтобы дергать за веревочки, как куклами в твоем любимом театре. Мы – пешки, а они – короли, в шахматы играешь? Все равно все им служим, так или иначе. Думаешь, я пью от хорошей жизни? Нажрусь и сплю, как мертвяк, во сне хоть на время забываюсь. Я же столько знаю, трезвым глаза за ночь точно не сомкну.
Перед ним на столе лежала «Правда» с огромной фотографией сбора урожая на первой странице. Отставив аккуратно стакан в сторону, чтобы не капнуть на газету, он перелистывал ее, задерживая взгляд на каждом заголовке.
– Не читаешь «Правду»? А зря. Без партии, Ольга, никуда, вспомнишь мои слова, когда я помру. Не упирайся, как баран на новые ворота, тебя, как дочку, прошу. Подумай хорошенько, посоветуйся с Леонидом Павловичем. Привет ему, как он там, держит оборону?
– Держит… Как и вы, в основном со стаканом в руке.
– Понял. Что поделать, такая жизнь, отбиться трудно, – он опрокинул в глотку содержимое, не закусывая. – Хочешь анекдот расскажу, вчера услышал. Мужик на улице столкнулся со своей давней знакомой: «Подруга, давно не виделись, как дела на личном фронте? – Все окей, много вашего брата полегло». А вот этот: «К моему коллеге, тоже кадровику, заявляется мужик: «Мне срочно нужна работа, у меня жена и десять детей. – А что вы еще умеете делать?»
В субботу выходной, а я на своем боевом посту, разбираю бумажки, скопившиеся на столе. От меня ждут очередной объяснительной записки. Скоро конец месяца, нужно точнее знать, с какими результатами закроемся, по общим показателям и по отдельным позициям. Еще в дверях бухгалтерша гундосит, что я числюсь по приказу директора в очередной контрольной комиссии и ни разу не пришла. Сколько ни звонили, не могли застать на месте. А без моей подписи бухгалтерия отчет не принимает и директор не утверждает. Бздуны, каждый хочет себя огородить, боится подмахнуть, пока кто-то другой не черкнет свой драгоценный автограф, а тот ждет, когда третий подпишет, и так далее по цепочке. А на самом деле, если по-честному, то никого из комиссии не было, и вывозились ли с базы отходы, не вывозились, один бог знает и этот бухгалтер. Кое-кто (шила в мешке даже с этим говном не утаишь) получил свои двадцать копеек и доволен, как коты, нажравшиеся сметаны.
Актов разных – целая гора на столе. Каждый все равно не проверишь, так прикинешь навскидку, если процент не зашкаливает, а ближе к норме, то ставишь подпись. А если прет, как на дрожжах, чистая липа, так что глаза из орбит лезут, то начинаешь искать вшей, чтобы придавить и заставить писать объяснительные. Иначе пусть директор разрешает принимать такое к учету, а меня избавит от подобных комиссий. Отвечаю только за свое: «Шо наробылы, то и получылы, а як жеж». Нет Лейбзона – нет и товарооборота.
Нет товарооборота, то бишь выручки, постепенно скатываемся к третьей группе оплаты труда. А ведь при Лейбзоне вплотную подошли к первой, самой высокой.
Заслушаешься, как он бывало с капитанами сухогрузов разговаривал, которые перевозили из Африки и Кубы цитрусовые. Соловьиные трели распевал, не верил, что во всем океане этому капитану не встретился ни один шторм и он до Одессы все довез без потерь. Капитанские жены звонят: «Леонид Михайлович, нам бы апельсинчиков и мандаринок подбросить, детки просят».
А где он им возьмет, если их папочка без мозгов, когда в порту прямо с судна все полностью сгружают в вагоны, принял стопроцентный стандарт в Гаване и сюда доставил такой же, каждый плод без единой крапинки. Москва ждет, ее нужно в первую очередь обеспечить. А тебе, капитан, большое спасибо и в руки переходящее красное знамя победителя соцсоревнования. Так пусть детки и кушают его вместо апельсинок.
А что Одессе с его побед и этого знамени? Только навар от яиц, как в том анекдоте. Даже тетки с Внешторгинспекции и Союзпло-доимпорта руками разводят: мы не виноваты, ничего не можем сделать для города. Есть, конечно, среди капитанов сообразительные. Может, сознательно идут на нарушения. Конечно, надо с Киевом дружить, столица Украины все-таки, ее снабжать обязательно нужно, а Москва пусть из Питера получает или из Риги с Таллинном, там тоже большие суда швартуются. Но Одессе тоже должно что-то достаться, в ее же порт заходят, грузчики перекидывают ящики и коробки с цитрусовыми и облизываются, у всех ведь дети. По-честному, по справедливости, однако, не получается, вот и начинаешь химичить.
Паром Варна – Одесса, пожалуйста, берите со всеми потрохами, забирайте вагоны, отправляйте дальше куда хотите. В Одессе своих помидоров выше крыши, за сезон можно снимать урожай по семь раз кряду, зачем ей еще болгарские в синеньких обертках. Какой умник придумал это? А так приходится принимать их на хранение, обрабатывать специально газом, чтобы не портились. Магазины не хотят их принимать, попробуй реализуй, одесситы не станут есть обгазованные.
Лейбзон все не может успокоиться:
– Я вас спрашиваю, как это, шоб зимой в шторм не попасть и товар не подтопить. Шоб Черное море без проблем пройти и никакой порчи от соленой воды? Так взяли бы и пописали в трюм всей командой, шоб я так жил!
Отбраковали бы обоссаные, промыли – вот вам и детишкам на молочишко. Он, конечно, понимает, что вся эта усушка-утряска против закона, а родной город на бобах оставить законно? Чертовы обстоятельства, это они толкают на такие шаги, за которые теперь несчастный Лейбзон и расхлебывает, молва донесла, что его дело выделено в отдельное судопроизводство.
Он не выходит у меня из головы. Нет на базе ему замены и вряд ли скоро найдется. Все валится из рук. Понятно, почему больше не приглашают в прокуратуру и в следственный комитет пальчиком не манят; теперь если будут вызывать повестками, то прямо в суд, куда уже передали дела и остальных арестованных за незаконную выплату тринадцатой зарплаты и другие разные хищения. Были они или нет, не знаю, кто я такая, чтобы со мной делиться. И вообще, отстаньте, наконец, от меня, лавэ нанэ – у меня денег нет, это по-цыгански. Не брала, не видела, не трогала, чужого добра мне не нужно, своего хватает, слава богу, втроем работаем. И где Мизинер скрывается, мне не ведомо. Он укатил в отпуск с семьей куда-то на Волгу; оттуда, душа неспокойная, позвонил на базу, поинтетересоваться, как дела, а ему про аресты. Первого забрали Данилюка, тогдашнего директора, потом Лейбзона прихватили. И пошло-поехало, за неделю одного за другим человек сорок повязали. Жена Мизинера с ребенком вернулись, а он задержался и исчез. В квартиру к ним милиция нагрянула, с пристрастием допрашивали женщину, куда муженька подевала.
