Но раньше всех встретила свою судьбу, будущую вторую половину Ирочка Зубяк. Еще в университете. Юноша по имени Генка Швец, как часовой на боевом посту, караулил ее у каждой аудитории. Дело, понятно, чем кончилось, молодая семейная пара, Ира – филолог, Геннадий – журналист, устроилась на работу в «Вечернюю Одессу». График ненормированный, с утра до вечера, и ночью, если надо. За сынишкой Сашей присматривает мама Иры. Зубячку, извините, теперь Швец, я вижу почаще; она живет на прежнем месте, в сторону седьмой. Как только у нее появляется свободная минутка вечером, после укладки малыша, она прибегает ко мне на балкон, где я пою сейчас про себя эту невеселую для меня песню, поболтать и покурить, так, чтобы никто не видел. Генка запрещает, он сам не курит, спортсмен, бегает свои кроссы.
От нее последовало довольно неожиданное приглашение: в ближайшее воскресенье сходить в новый, только что открывшийся в Аркадии ресторанчик под названием «Глечик».
– Мы с Генкой за тобой зайдем.
Заскочила за мной одна Ирка, и мы понеслись к Седьмой Фонтана, где нас ждали Гена со своим другом.
– Александр Чадаев, – представился он мне и протянул руку, – можно просто Саша.
– А мы знакомы, вы забыли, виделись как-то давно в одной компании, вы там тоже с Геной были.
Швеца и Чадаева объединяла страсть к легкой атлетике. Чадаев в свое время добился хороших результатов в десятиборье, но травма колена свела почти на нет его спортивную карьеру. Он вернулся в университет и продолжил учебу. Я знала, что он женился очень рано и по страстной любви, и это знакомство мне ни к чему, опять женатик на моем пути. Ирка это чувствовала, дернула меня за руку, и мы оторвались с ней вперед.
– Знаешь, а Сашка-то развелся.
Она поведала мне печальную историю такой, казалось бы, счастливой пары. Чадаевская жена работала на Одесской киностудии, училась в институте, все было хорошо. Но на их беду, она приглянулась одному, уже тогда довольно известному, режиссеру. Он был настойчив: «Эта девочка будет моей женой».
Потом режиссер уехал, год его на студии не было, все вроде забылось, а когда через год вернулся, реализовал свое намерение, таки увел у Чадаева его жену.
Для него это был удар ниже пояса. Ирка так в красках рассказывала, как несчастный Сашка рыдал, места себе не находил долгое время. Беда, как повелось издревле, одна не приходит. Добавилась эта тяжелая травма, прощай, как ни печально, легкая атлетика, профессиональный спорт, с которым он связывал столько надежд; реально мог быть в десятиборье среди лидеров в стране. Честь парню, он не сломался, железный свой характер «перекинул» на университетские науки, стал заново грызть их.
Мы остановились, поджидая мужчин, они медленно плелись и что-то бурно обсуждали; наверняка Генка рисовал дальнейшую перспективу своего ближайшего друга. Наверное, убеждал, что он может стать хорошим тренером и Швец под его началом с удовольствием продолжит свои тренировки.
– А Ольга тоже спортсменка, волейболистка, за сборную своего Нархоза играла, Юра Курильский за ней даже приглядывал. – Генка, произнося это, смешно заикался, будто волновался.
– Степа Агаджанян тренировал? – оживился Чадаев.
– Степан Степанович, а до этого я у Бергера занималась. В Сельхозе. В Нархоз я оттуда перескочила. Агаджанян уговорил, он искал игрока во вторую зону, с ударом, я вроде подходила.
– У вас приличная командочка была. Особенно две выделялись, смешные у них такие имена, дай бог памяти, сейчас вспомню. А, Буга и Могила. Координированные, прыгучие, запросто высотницами у нас бы были. Могила с ее пасом мне вообще Жорика Мондзолевского напоминала. Только еще лупила сильно.
– Вам – Мондзолевского, а мне Витьку Михальчука, моего одноклассника. Теперь к ним на пушечный выстрел не подойти – олимпийские чемпионы.
– Да ладно, нормальные ребята, – на полном серьезе парировал Чадаев. – У нас в десятиборье тоже есть свой чемпион олимпийский – Коля Авилов, свой хлопец, скромняга, никакого зазнайства.
Разговор завязался сам по себе, никакого напряга, как нередко случается при первой встрече. Впрочем, для меня встреча с Чадаевым была не первой; тем не менее Ирка, перебив наш волейбольный диалог, вставила:
– Приходченко, это Саша Чадаев, наш самый большой друг, не правда ли, красавец парень.
Правда, Ирочка. Я с трудом старалась сдерживать свои эмоции. Было от чего вытаращить глаза и засиять от счастья. Худощавый, высоченный, широкоплечий, великолепно сложенный, он производил неизгладимое впечатление. Передо мной стоял такой парень, каких у меня в жизни не было. В нем полностью оправдывалось чеховское: «В человеке все должно быть прекрасно». Но в Чадаеве был даже перебор этого прекрасного. Одна мягкая улыбка на его приятном лице чего стоила.
– Что ж, давайте еще раз знакомится, раз Ира настаивает. – Он протянул мне свою руку; у меня тоже неслабая ладонь, а тут две мои.
– Оля, – я, смущаясь, так тихо отозвалась, что Генка с Иркой заржали. Особенно Ирка с ее звонким заливистым смехом, похожим на веселое журчание чистого горного ручейка. Любви Генки с нашей Ирочкой можно было позавидовать. Они, не стесняясь, целовались, обнимались, друг с дружкой шушукались, не замечая никого вокруг. Ирка и до рождения сына была уж очень хороша: стройная брюнетка с потрясающей фигуркой и с этими голубыми глазищами, с маленьким аленьким ротиком и рядом сверкающих жемчужных зубов. Когда они на пару прогуливались с подружкой Викусей, такой же высоченной, но только блондинкой, по пляжу в нашей придворной Аркадии, мужики, да и женщины, завидуя, не отводили от них взгляда; так было-таки да на что посмотреть. Ира после родов еще больше расцвела, как шептала мне на ухо моя бабка: «Фигура стала еще более женственной». Самой же Ире она поскромнее отвесила комплимент: «Ирочка, вы такая аппетитная стали, а наша Олька ничего не жрет. А какой мужик на костлявую позариться, подавиться же можно этими острыми лопатками».
Вечер в «Глечике» был замечательным. Кухня отличная, очень приличное красное мускатное вино, а самое главное, расположение ресторанчика – под открытым небом, под горой, первый такой ресторан в Одессе; выглядело все, как старая украинская хатка, окруженная самым настоящим тыном с висящими на нем горшками, снопами и подсолнухами. Мы заняли угловой столик с потрясающим видом. Внизу тихо плескалось «самое синее море, Черное море мое». Здесь вдали от шума городского оно было только нашим. Едва смолкала музыка, как слух приятно ласкал накат прибоя.
Небо быстро потемнело, как всегда бывает на юге, и обсыпалось, как из рога изобилия, россыпью сверкающих бриллиантами звезд. Их громадное количество завораживало; рождающаяся из морской пучины, медленно выплывающая огромная желто-розовая луна прокладывала в море серебристую дорожку. Утомленное море распласталось внизу, зовя к себе с непреодолимой силой. Так бы и взобраться по этой дорожке туда, во Вселенную, где уже побывал Гагарин и другие космонавты. Счастливые люди! Из каких далей наблюдали нашу Землю! Наверное, оторваться невозможно.
