– Не дрейфьте, девчата, там же столько кавалеров и женихов будет у вас, целая армия! Повезет – за офицера замуж выскочите. Плохо, что ли – лейтенантская жена, а еще лучше – капитанская.
Нам в отдел принесли ящик «Ркацители», чтобы в обеденный перерыв выпивали по стакану для профилактики. Но это радости нам не прибавило. Почему-то все стали очень тихо разговаривать, так ведут себя обычно люди, когда в доме покойник. Тишину нарушил звонкий голос директорской секретарши:
– Девки, все, полный п…ц! Директору позвонили: над Одессой желтый флаг! Жесткие цены на всю жратву, даже на рынках. У вас что, вино? Так что ж вы сидите – наливайте! Алкаши говорят: пейте, как мы, и вас никакая холера не возьмет.
– Видно, тот совхозный сторож был примерным работником, ударником соцтруда и спиртное не употреблял, – Лилия Иосифовна ухмыльнулась и посмотрела на секретаршу поверх очков.
Никто не среагировал на ее тонкую шутку. Опрокинули, сморщившись от кислятины, по стакану «Ркацители» и разошлись по столам, уткнувшись снова в свои проклятые таблицы и сводки, которые сейчас мало кого волновали. Волнение было одно: как бы не заразиться.
Одесситы бегали смотреть на этот страшный флаг. В газеты поначалу просачивались крохи информации, но больше все же между собой, ухо в ухо: холера, карантин. Все пионерские лагеря, дома отдыха, санатории, даже поезда использовали под обсервационные пункты. Суда Черноморского пароходства, которых эпидемия захватила в одесском порту, красовались на рейде под желтыми флагами. Нам удлинили рабочий день еще на три часа, дотемна, впору было домой вообще не возвращаться. Каждый день мы раздвигали руками ягодицы, становясь для дежуривших на базе медиков в позу подобно букве «г». Хохмочки и анекдоты вызывали минутную улыбочку, но не более того. Юморной Одессе было не до смеха. Пробы брали сначала по пятьдесят человек в одну пробирку. Если вдруг в ней находили вибрион, который назвали «Эль тор серотин Огава», то анализ немедленно повторялся, только на этот раз круг сдающих в одну пробирку сужался до десяти человек. В общем, проверяли, пока не обнаружат предполагаемого «виновника торжества», которого под конвоем уводили на дальнейшее тщательное обследование в провизорский изолятор или специальные госпитали. Несчастье, кто был с этим человеком в контакте.
Лемешко, нашего начальника отдела кадров, нельзя было назвать трезвенником, принять на грудь он любил, не стеснялся для бодрости духа и подъема настроения с утра, особенно если угощали хорошим дорогим коньячком, молдавскому предпочитал почему-то даже не армянский, а азербайджанский. В тумбочке у него всегда хранился лимон, который он нарезал тонкими слоями и посыпал сверху не сахаром, а шоколадной крошкой – имелся у человека такой бзик. Но сейчас он был трезв, как стеклышко, и боязнь охватывала: а вдруг он вызовет к себе, значит, что-то нашли, иначе зачем вызывает. Все лихорадочно перебирали в памяти: что ели-пили за последние дни. Раньше охотно делились, кто что вкусненькое дома сготовил – синенькие, перец фаршированный или сотэ, а теперь молчок. Расстройство желудка, если оно есть, не скрыть, но в этом никому не признавались, втихаря заглатывали фталазол или тетрациклин.
Холерные новости приходили одна другой хлеще. Кого слушать, кому верить, не знал никто. Положительное тоже имело место быть. Это почти пустые трамваи и троллейбусы, чистенькие, вымытые, с обмотанными марлей и пропитанными хлоркой поручнями. Идеально подметенные улицы и чуть ли не вылизанные парадные, строгость с вывозом мусора. Запрещалось сваливать его и прочий хлам во дворах. Мусорные машины заезжали туда каждый день и, звеня колокольчиком, ждали, пока жильцы все не соберут, ничего не оставят. В магазинах без очередей, на рынках сносные цены. Такого рая Одесса давно не видела.
Народ дружно мылся, стирался, гладился, будто собирался на праздничный бал. Стало даже не до амурных свиданий, а уж чем-чем, а этим Одесса всегда славилась. Столько женского добра летом прибывало, пойди удержись, когда обласканная солнцем и разогретая вином мужская душа нараспашку, требует тела, а оно само прямо в руки плывет. Зов природы, на юге он еще мощнее, против него не попрешь. Но сейчас полный атас. Всех заключить в обсервацию.
– Слышали, всю стерлядь выловили, в сетях теперь дрыгается. Шо, не поняли? Стерлядь – это женщина с тяжелым характером, но легкого поведения, – пробовал рассмешить народ в курилке карщик с первого склада, но его тут же одернули.
Швицер недоделанный, он смазливой уборщице с их склада чуть инфаркт не пристроил. Она неделю как своего ухажера в Ялту по путевке проводила, так этот карщик, босяк безмозглый, от его имени шлет ей телеграмму, не поленился, гаденыш, на почту сбегать, что-то вроде: дорогая, у меня все хорошо, не волнуйся, ты самая лучшая, не устаю убеждаться в этом. С девчонкой истерика, молодая, неопытная, ей бы на адресок посмотреть, откуда отправлено, а она все за чистую монету приняла, виды же на парня имела. Еле успокоили, если бы не бригадир, ребята грузчики этому шутнику гребаному морду подправили бы точно.
Моя бабка бубнила подружкам, что в Лузановке фекалии как сбрасывались неочищенными, так и продолжают сбрасываться.
– Я Аньке своей сколько раз говорила: зачем туда детей тащишь? Без толку, не слушались. Я им про запашок в Аркадии или на Десятой станции, высидеть на пляже невозможно, как купаться, говно же в море, канализация никуда не годится. Они мне: да будет тебе. Вот тебе и будет. Уже есть, холера проклятая, избавься от нее теперь.
Одесситы все это знали, но плевать хотели – и доплевались. А приезжие, те совсем ку-ку, умудрялись даже детей на пляжах умывать из ливнеотводов, что вытекали из-под обрывов на Фон-танских пляжах, водичка вроде чистенькая текла и не соленая. Мы сами, что уж тут говорить, уходя с пляжа, мыли там ноги от песка, чтобы надеть босоножки.
Подфартило больше всего нашему пятому складу, торгующему вином. Вина Одесса получала выше крыши. Рекомендовали употреблять сухое, для повышения кислотности в желудках. Даже детям понемножку давали, как лекарство. Самыми ходовыми были «Ркацители» и «Рислинг», которые, коверкая, одесситы называли «Рыгацители» и «Дрислинг». Меня отправили на пятый винный склад пронормировать процесс погрузки и выгрузки бочек со складского подвала. Грузчики подняли бунт: работы много, а заработок с гулькин нос. Сам заведующий по прозвищу «полтора жида» из-за необъятных своих размеров встретил меня у входа вместе с бастующей бригадой. Про него судачили, что он сидит на двух диетах, одной не наедается. И еще подтрунивали: не выносимых людей нет, есть узкие двери. Дверь в склад действительно была узковата, как он из нее при такой комплекции протискивается.
Мы спустились вниз и стали ждать прихода машины с товаром. Машина с вином пришла, ее, не разгружая, отправили прямо в сеть. «Гора человек» (это прозвище тоже к завскладом приклеилось) уставился на меня: может, выпьем, а то на сухое горло разговор не клеится, ничего не придумаем. Я чуть не обалдела; они палец о палец не ударили, а денег требуют, мало им платят, премией своей ежемесячной недовольны. А премия у них всегда, какой план сверху ни спустят – все выполняется. Вино в Одессе завсегда уважали. Разное, только давай. Я бормотала куплетик из «Гусарской баллады»: «Пусть льется вино, я пью, все мне мало. Уж пьяною стала, уж пьяная стала…»
