– Что вас конкретно интересует, какие документы, по каким позициям? Присаживайтесь поудобнее за мой стол, я все уберу, чтобы вам ничего не мешало. – Он явно не был готов к этому вопросу.
– Ольга Иосифовна, мы вам все доверяем. Мне неудобно как-то копаться в чужом белье, вы уж уважьте, составьте сами этот отчет.
– Но это же вам поручено, хотят, очевидно, знать ваше мнение. И документы, которые я вам готова показать, не наше личное дамское белье, государственные документы, по всей стране единые, – вспылила я. – Что вы темните, так и скажите, что не знаете, с какого конца зайти. Или неохота этим заниматься. А мне сейчас, простите, некогда, вы сами только что слышали, меня вызывают на очередную комиссию. Лилия Иосифовна, покажите товарищу все наши папки. Извините, я побежала.
Подруга выскочила следом за мной.
– Ольга, стой, зачем ты разрешила ему сунуть свой синюшный нос в нашу документацию?
– А какие у нас тайны? Пускай изучает, голову на отсечение, что ни хрена не поймет, он же ничего не знает. И не вздумайте ему что-нибудь написать. Я не завизирую. Директор на это есть, он связь с этими му…дрецами держит.
– Лучше все-таки, если мы ему что-то набросаем, пару каких-то бумажек, и катись с богом. А то еще инфаркт хватанет.
– Ни в коем случае.
Когда я вернулась, большого эксперта этого как ветром сдуло. Лилька сказала, что он посидел еще немного, встал, почесал репу и почапал куда-то. Может, где-то на весовых пообещали отовариться. Больше он к нам не заходил, а постепенно исчезли и другие «спецы», вышагивавшие по территории с умным видом и под мышкой со своими папочками с тесемкой. Наверное, перекинули на другие объекты, есть же еще Пищеторг, трест столовых и ресторанов, да мало ли в Одессе лакомых мест, где можно в нахаловку поживиться.
Все, как и положено по весне, распустилось, отцвело буйным цветом. Красота в Одессе в эту пору. Алку свою вижу нечасто, неужели закрутила роман, ай да тихоня сестрица, но мы не лезем в ее личную жизнь. Изредка после работы заскочит на Фонтан, отобедает, наберет с собой чего-нибудь вкусненького и уматывает. От междугородных звонков все реже вздрагивает мое сердце. Остались лишь воспоминания о моей любви, моих терзаниях. Товарищ занят, в командировках. Вот уж и лето со своим зноем и духотой навалилось, в городе значительно прибавилось людей. В другое время их не замечаешь, а сейчас, когда толпами прут на пляж с полными сумками жратвы, и завидуешь откровенно, и раздражаешься. Все-таки, дорогая Оленька, не от этого раздражаешься, а оттого, что уже третью неделю ни привета, ни ответа.
В конце июля на мой день рождения Одесса вся утопала в розах, месяц этих цветов. Мы накрыли в отделе столы, только уселись, как секретарша стала кричать, что Москва на проводе, на директорском телефоне:
– Михаил Григорьевич и по вашему звонил, но не смог дозвониться, бесконечно занято.
В приемной особо не поговоришь, я только отвечала: да и нет. Но от его признаний у меня уже заалела вся физиономия, я даже отвернулась к стене, чтобы никто из толкавшихся у кабинета директора меня не видел. Миша убеждал меня, чтобы я взяла отпуск и приехала к нему, а затем намылимся в Прибалтику или куда ты захочешь.
– Я тебя жду, если не приедешь, тогда прилечу сам в Одессу. Если Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету.
Но я не Магомет, и гор у нас нет, одни степи. И что делать? Чернышевский и Ленин отвечали на этот вопрос, теперь, Оленька, твоя очередь. Меня снова закружило, завертело в вальсе радости, зато Мишкина сестрица поникла: познакомила на собственную голову, прорвался швицер, почти месяц не звонил, женился бы уже на своей ленинградской Таньке и отстал.
– Что ты на нем помешалась? У него там хоть мордебейцелы нащупываются или стухли уже? – она, склонив на бок лицо, ладонью делала жест, как мясник на Привозе показывает покупателю кусок мяса, подкидывая его вверх, да так ловко, что не разглядишь, что за кусок он тебе подсовывает.
Очередной звонок прервал ее причитания.
– Ольга, на трубку, еще один деятель международного движения, в ведре его темно-бордовые розы, двадцать девять штук, можешь не пересчитывать. Он на территории крутится, мечтает отвезти тебя домой.
– Отбейся, соври что-нибудь, скажи, директор позвал, чтобы поздравить. Лилька, я не могу с собой сладить, со мной происходит что-то совсем другое. Это не простые шуры-муры, мне впервые с мужчиной интересно, и этот мужчина – твой такой-сякой братец. С удовольствием слушаю его и… подчиняюсь. Он имеет какую-то власть надо мной, почти как моя Алка. Даже Алка сейчас меньше или вообще ее потеряла. Я понимаю, все это ничем не закончится, поиграем в любовь и разбежимся. Но только не сейчас, сейчас так и тянет еще разок с ним встретиться. Как ты думаешь, если он в Одессу приедет, что будет?
– А здесь и думать нечего. Еще одна мать-одиночка или на аборт пойдешь. Вот и вся любовь! – Моя подруга сердито посмотрела на меня поверх очков.
– Это твой приговор? Спасибо, нет, спасибо, нет, спасибо нет! Такая перспектива мне не подходит. Пусть лучше в своей Москве сидит, сама при случае к нему поеду.
Случай представился очень скоро. Я все же выцыганила у директора недогуленные целые десять дней из прошлого отпуска и на крыльях понеслась в Москву. Мишка в квартире был один. Мать он отправил отдыхать в Прибалтику, а бабушка укатила в свой большевистский санаторий в Подмосковье. По утрам я готовила завтраки и провожала его на работу. Потом занималась хозяйством, стирала, убиралась, квартира-то не маленькая. Почти каждый день у нас были гости, я как полноправная хозяйка их принимала, накрывала на стол из того, что можно было достать тогда из продуктов в пустых магазинах. Мотались то в «Елисеевский», то в гостиницу «Москва», «Кишку», «Смоленский» или в сороковой гастроном на Дзержинке в здании КГБ. Там что-нибудь перехватишь, здесь еще что-то. В рыбном на улице Горького севрюги или осетрины подкупишь. Мне нравилась горячего копчения. С этим было легче, не такой дефицит. Еще Мишка баловал меня черной икрой, на нее его зарплаты и гонораров вполне хватало, как и на хорошую выпивку к столу.
Освободившись от гостей, мы умудрялись даже ночью побродить по уснувшему городу. Ой, как хорошо было вдвоем! Никто не мешал. Миша звал в разные творческие дома, но мне не очень хотелось сидеть в душных накуренных помещениях, лучше лишний раз насладиться летней ухоженной Москвой, пройтись по Бульварному кольцу до Пушкинской площади и обратно. Только однажды заглянули в ВТО, сначала поднялись в зал на шестой этаж, был чей-то сольный концерт, не помню уже чей, а затем сквозь непроходимого Бороду пробились в ресторан, и я увидела, как действительно народ с улицы лезет через окно вовнурь, благо первый этаж буквально прижался к земле.
По случаю посещения ВТО Миша натянул на себя только что отглаженные брюки и расцеловал меня, завидев тонкую стрелку. Я выросла в доме без мужчин и не очень четко представляла их строение изнутри – эти пуговички на гульфике, поначалу никак не получалось приноровиться их погладить. Мне так хочется прижимать и эти брюки, и другие его вещички, бобочки к лицу, это доставляет мне удовольствие. Похоже, я люблю этого мужчину. Вот бы все это увидели моя бабка с мамой, об Алке я вообще молчу. Дома для них я белоручка. Все они думают, что я по путевке на десять дней соскочила в Петергоф, только моя прозорливая сестра о чем-то догадывалась и пыталась проводить в аэропорт. Слава Богу, что ее не отпустили, срочная работа подвернулась.
