Все оптовые склады и розничные магазины забиты неликвидом. Но социалистическое соревнование заставляет продолжать в том же духе, клепать этот ужас в три смены. И, о чудо! Найден необыкновенный рынок сбыта. Ни в какой сказке такое не придумать. Продукция оказывается экспортная! Кто бы мог подумать! Ее сплавляют в виде братской безвозмездной помощи несчастным странам, недавно освободившимся наконец от колониального ига. Наше богатое государство все выдержит, а народ, чувствительный к страданиям, не станет протестовать, проявит жалость. Такую войну вытерпел – вытерпит и это. На бумаге липовая прибыль от реализации и новые гигантские перспективные планы. Бедные чернокожие люди в знойной Африки ждут не дождутся наших одесских кожаных ботинок на меху и микропористой подошве. Замерзают товарищи в Африке. Да если бы только один наш город на экспорт работал – а то, небось, чуть ли не половина страны никому не нужные объемы гонит, а самим нечего на собственную задницу напялить. Спекуляция распустилась таким бутоном, что, как говорит мой дядька, из ее цветов можно сплести гирлянду до самой восточной границы.
В очередной раз одесский толчок перевели на новое место, на старом стал не умещаться. И опять же подальше от города, чтобы глаза не мозолил, как те бедные инвалиды-калеки, упрятанные на Соловках. И так все. Зато у нас на базе вновь объявились новенькие смотрители из исполкомовских и райкомовских – взамен тех, кто пошел на заслуженное повышение. Те уже объелись, сыты по горло, а эти, ожидаем, с голода набросятся на нас, без них, без их указаний уж точно мы не справимся с поставленной перед нами партией задачей. Они реально помогут, знающие же люди в нашем деле. С таких высоких постов нагрянули все контролировать и обличать овощную торговую мафию. Все помалкивают, потому что все равно будем крайними виноватыми. Только им ведомо, как спасти урожай, когда непогода, на полях непролазная грязь.
Вот стоят с умным видом и наблюдают, как девчонки водители кар засовывают контейнеры с картофелем на четвертый ярус по их команде, нарушая все инструкции. Все шатается, дрожит, ходит ходуном, а карщицы с улыбочкой пролетают мимо, с визгом разворачиваясь прямо перед их носом, чуть не задев торчащими впереди железными ухватами. В каждом контейнере по четыреста пятьдесят килограммов, и лучше бы они отошли подальше, а то мало ли что может случиться. И не приходит в их умные мозги мысль, а как потом, в течение нескольких месяцев, контролировать качество этой продукции, да и снимать эти контейнеры. Их это не касается, главное сегодня втиснуть и отчитаться.
Особенно смешно, когда новые помощнички, которых мы с утра водили по территории экскурсиями, как по зоопарку, днем проводят с нами производственные совещания. Какого только горбатого они не лепят, и сами довольны от громко продекларированных лозунгов. Кто бы нам приплатил за выслушивание этого полного бреда. Директор меня, правда, часто освобождает от этого маразма, сам уже еле выдерживает этих очередных чудаков на букву «м». Один предлагает заложить вместо репчатого лука лук-перо, другой порет чушь еще похлеще, счастлив от своей неожиданной идеи – как это она никому раньше не пришла в умную голову – начинать закладывать на зиму раннюю свеклу, морковь и прочее, а в довершение и лук-перо чуть ли не в июле. Ведь холодильники пустыми простаивают летом. Непорядок. И невдомек этому парню очень ценному, что мы специально держим эти камеры свободными в эту пору, должны их подготовить к новому сезону, обязательно продензифицировать. И еще разница же есть между ранними культурами и осенними, впрочем, очередному деятелю это до фонаря. Что и говорить, крупного специалиста нам в помощь прислали. От этих свежих взглядов на наши проблемы все еле сдерживают смех, а директор становится белым, как мел, и старается побыстрее закруглиться. Благодарит инициаторов за ценные деловые предложения, только просит оформить их директивным письмом. И ведь оформляют, и мы их получаем по почте, и директор автоматом отписывает их на наш отдел, не читая. Мы с Лилькой чуть не уссываемся, зачитывая все это.
Я, если присутствую, обязательно вставляю свои пять копеек по каждому пункту, накапливается на целый рубль, гудим потом с материальщиками и товароведами, покуривая в коридоре и живо обсуждая услышанное, и точно знаю, что меня сейчас вызовет к себе директор.
– Ну что, выступила? Довольна? Да?
– Владимир Алексеевич, как у вас с ушами, не заложило от этого бреда? Как с ними иначе поступить? Не знаешь ничего – так сиди и помалкивай с умным видом, а они еще вам письменные указания дают. Если честно – мне наплевать, что они там болтали, просто хотела поприкалываться.
– Все сказала? От всей души поприкалывалась? А ты знаешь, чей он сын, этот парень, что морковку со свеклой предложил нам летом закладывать?
– Наверное, сын своего отца.
– Тебе все смехуечки, доиграешься.
– Ну если вы знали, кто он, хотя бы предупредили. А так сами ведь отписали мне эту херню. Я-то думала, вместе его проучим.
– Нас теперь с тобой проучат. И по полной. Этот говенок ушел, не попрощавшись. Даже не обернулся, когда я стал извиняться за тебя перед ним. Думаешь, мне это доставило удовольствие? Исчезни с глаз моих, чтобы я тебя хоть сегодня больше не видел.
– А чего вам переживать? Я же его отчитала, а не вы, так и валите все на меня, я разрешаю. Мне наплевать. Представьте, что у вас аппендицит и – не дай бог – вы попали на стол к хирургу, закончившему Медин по отцовскому блату. У него руки дрожат, он не знает, как скальпель правильно держать. Какая разница? Сказала бы вам, да вы сами знаете эту поговорку: один нужным делом занят для нас, женщин, а другой дразнится. Я еще хотела ему посоветовать, чтобы он кандидатскую по этой теме написал, так вы оборвали меня.
– Мне уже давно аппендицит вырезали. А этот парень, между прочим, уже кандидатскую защитил, в отличие от нас с тобой.
– Тогда докторской пусть займется. Новый крупный ученый у нас появится, второй Лысенко, я уж не говорю про Тимирязева и Мичурина.
Владимир Алексеевич злобно так посмотрел на меня, потом выдавил из себя улыбку на пол-лица и вдруг внезапно сам заржал: «Подзалечу я со всеми вами». Я уже собиралась уходить, но он окрикнул меня: «Да, стой, совсем забыл. Вчера встречался с директором совхоза, там такое дело».
Конечно, я знала про работавших в совхозе корейцев, которые снабжали нас луком-пером. А год назад они подрулили к директору и арендовали поле, на котором они стали выращивать еще и лук репчатый.
– Ольга, подойди сюда, я тебе покажу. Смотри – трех сортов. Ты такое видела?
Владимир Алексеевич отодвинул портьеру и показал мне три луковицы, лежащие на подоконнике.
– Класс, вот это да. Хоть на выставку достижений народного хозяйства. Помните, какие выставки раньше в Одессе в Дюковском саду были?
Народ, словно за билетами в кинотеатры на все четыре серии «Тарзана», толкался в длиннющей очереди, чтобы побывать на них. Они проходили в городе как раз осенью; колхозы и совхозы отчаянно соревновались между собой – кто лучше. Все районы области были представлены. Даже белых лебедей в дюковский пруд запускали. Фильмы целый день крутили про наши успехи, фамилии передовиков знали все наизусть. Я до сих пор помню гигантскую кукурузу, и как комбайны собирают золотое зерно пшеницы, разных поросят, цыплят, всякой живности тьма была. Меня мама всегда на выставку брала, у них там был свой уголок, где они обязательно проверяли поступающую продукцию. А я бегала между павильонами, часами на поросят, кроликов смотрела. Такая красота была, вся Одесса ходила сюда как на майскую или октябрьскую демонстрацию любоваться достижениями нашего сельского хозяйства.
