– Владимир Алексеевич, вы же сами подбили их на это, устроили им рай на новом холодильнике. Видно, очень понравилось, вот они в этом году и решились разойтись на всю катушку. Держите меня в заду, бо я вперед упаду! И кто же будет командовать главным штабом? Генерал Петрушкин или полковник Морковкин? И сколько боевых офицеров прибудет с ними? Баб тоже надо поставить на поле боя? Как без баб на таком ответственном мероприятии.
– Прекрати язвить и ехидничать, заткнись, все значительно серьезнее, документ из обкома. С бабами они справятся сами. Они требуют от нас свои предложения.
– Пожалуйста, это ж так элементарно, Ватсон. Поднять все вертолеты Одесского гарнизона для сопровождения машин с морковкой, чтобы не пересекли, не дай бог, государственную границу с Румынией или Турцией.
– Продолжаешь хохмить. Прекращай! – я почувствовала, что директор сейчас изойдет на говно и начнет материться, что бывает крайне редко, если уж совсем выдержка ему изменит. – Ну, хватит, от тебя ждут последней сводки в 23.00. Слышишь? Опять смеешься. Бери документ и иди к себе читать.
– Да не собираюсь я ничего читать и расписываться. Зачем им эта сводка ночью, что они будут с ней делать? Подтереться? Так задница потемнеет от копирки. Анекдот хотите? Приходит один тип к врачу. – «Что у вас? – Он достает из штанов свое хозяйство: – Доктор, у меня яйца почернели, это не опасно? – Не опасно, только скажите своей секретарше, чтобы не подтиралась черной копиркой».
Директор отшвырнул с такой силой бумаги, что они рассыпались по полу. Я не стала их поднимать, лишь покачала головой:
– Пусть сами от не хера делать сидят по своим штабам, набивают себе пузо и баб охмуряют. На ордена-медали зарабатывают. Трутни! Самые настоящие трутни! Даже малюсенькие пчелы труженицы это понимают и выгоняют их из ульев. Вы, Владимир Алексеевич, как хотите, а наш отдел уж увольте, в этом участия принимать не будем. Все, что нам положено, мы строго выполняем. Так что, аривидерчи, Рома.
Я перевела дух после такой затяжной тирады, одновременно внутренне себя успокаивая, но унять волнение не получалось.
– А кто заплатит за их боевой дух, во сколько обойдутся нам их пиры? Все расходы за наш счет? Я правильно вас понимаю? Вы им напомните, пожалуйста, что у нас в суде дело клятое по четвертому складу за прошлые годы. Тянули-тянули, и вот, наконец, начало слушаться. Бегаю туда по повестке. Нервы на пределе. Я же там была председателем комиссии по вывозу отходов.
Просигналил в очередной раз длинным гудком автобус. Наверняка все уже давно забились в него, меня ждут.
– Ладно, иди, до завтра. Утро вечера мудренее. Может, к утру оттаешь.
На улице уже темно, хлещет мелкий промозглый дождь. Как зарядил, так уж два дня подряд не перестает. Смотрю в мутное грязное окно, пытаюсь отвлечься, вспомнить лицо московского журналиста. Не получается. Бухгалтерши шипят, что вечно одну меня нужно по полчаса дожидаться. Самой тошно, а здесь еще они выступают. Повернулась к ним лицом и на весь автобус заорала:
– Девки, завтра всем подмыться, навести марафет! У нас штаб открывается, фронт борьбы за урожай! Кто готов податься в добровольцы, особенно сознательные – записывайтесь.
В автобусе повисла тишина, чувствовалось, народ от неожиданности опешил. Внезапное молчание нарушил дрожащий тонкий голосок кассирши:
– А офицеры в штабе будут?
– Для тебя специально маршала вызовем, чего уж там мельчиться. На крайний случай – генерала.
Опять молчание, теперь уж я его прерываю:
– Генерала Петрушкина.
Хохот, шум, реплики, и пошло-поехало, кто во что горазд. Маршал или генерал один, а нас много. Но у генерала всегда есть полковники-морковники. А у тех подполковники и майорчики. А майорчики, как огурчики-корнишончики, хрустят, когда пробуешь на зубок. Я хочу лейтенантика Хренова, зато ядреного, а я согласна на солдатика-бананчика. Смех уставших, измученных одиноких женщин. Кто-то затянул песню:
Девочки, война, война,
Девочки, победа!
Девочки, кого любить,
Осталося три деда!
Так с шутками-прибаутками прощались с каждой выходящей на своей остановке. Желали выщипать бровки, приодеться как следует, бойцы же нарасхват будут, кто не успел – тот опоздал. Я выхожу последней, водитель автобуса, который мы арендуем у Интуриста, интересуется своим графиком работы.
– Не знаю, завтра решат, я действительно не знаю.
С одной стороны, хорошо, что много работы, некогда думать о личном. Да и, похоже, все личное для меня и в этот раз закончилось. Стараюсь забыть милые сердцу денечки, проведенные в Москве летом. Больно. Да и москвич, видно, поостыл со временем, все реже выходит на связь. Так, через сестру передает приветы. Лети с приветом, вернись с ответом, а то: жди ответа, как соловей лета!
Через свою сестру я получила предложение перейти на другую работу, тоже начальником планового отдела, только в стройуправление. Моя сестра тоже на этой должности, но в другом СУ – СУ-51 на Карла Маркса, где работает с момента окончания своего водного института. А что – соглашусь, надо что-то менять в жизни, нет смысла дальше ждать у моря погоды – упираюсь в трешку с нулем. Страшное дело! Казалось, лишь вчера пришла на базу молокосоской, а уже следующим летом рванет тридцатник. Сам он меня не очень волнует, хотя лучше, конечно, когда возраст начинается на цифру двадцать, даже сегодняшние двадцать девять ничуть не трогают. А тут раскупориваешь уже четвертый десяток. Незаметно так подкатило. Девчонки в отделе за обедом узрели у меня уже седой волосок. Волосок вырвали, а луковица и, как говорится, осадок остался. Теперь каждый вечер перед сном всматриваюсь в свои пшеничные пряди, сама ничего не нахожу, может быть, просто не вижу или стараюсь не замечать. Все, закончу этот сезон – и на старт. Жизнь одна, и никто памятник мне не поставит за этот каторжный труд без выходных с утра до ночи. Попробую себя на новом месте, хотя не представляю себя строителем. Сестра подбадривает: не боги горшки обжигают.
Кажется, я выхожу замуж
В красный день календаря я дрыхла на своем кресле-кровати без задних ног. Алка по случаю праздника ночевала у нас и с мамой и бабкой шустрили на кухне. Меня, кормилицу, не беспокоили, все двери позакрывали. Запахи до меня доходили, возбуждали мои присохшие к спине кишки, но желание поваляться пересиливало. Звонок я услышала – королевская пинчуриха Капка своим душераздирающим лаем разве что мертвого не разбудит. Эта тварь мелкая заливалась так всегда, кто бы ни поднимался по лестнице и ни проходил мимо нашей квартиры. А так как мы живем на втором этаже, то нам можно только позавидовать. И соседям тоже. Ко всему еще на пятом этаже живут ее сородичи, сразу две суки, мать и дочка, вот они и соревнуются втроем, кто громче. Наша Капка со второго этажа начинает, та парочка на пятом вмиг подхватывает и заканчивает.
На сей раз наша юная барышня орала, не умолкая. Наверное, соседка Зинаида Филипповна с ревизией: как может что-то происходить в нашей семье без ее ведома? Сколько бабушка и мама ни делали ей замечаний, что это наше внутреннее дело и ей не должно быть никакого до этого отношения, – ноль внимания и фунт презрения. Она театрально так сложит ручки, состроит рожицу преданности, начнет выражать такое желание поучаствовать, такую заботу только для того, чтобы ну хоть какую-нибудь новость выудить, хоть самую малую вынести из дома на хвосте и, распушив этот хвост собственными соображениями и богатым воображением, а если точнее – то откровенным враньем, ради красного словца донести все это во дворе до каждого встречного-поперечного.
