Зачем я только отказалась от Димкиного предложения заехать за мной утром? Кровь из носа нужно быть в суде, отбояриться раз и навсегда, может, как-то помочь сидящим за решеткой и все. А еще, как успеть на вокзал? Сможет ли дядька мои чемоданы подвезти к поезду? Ядовитой стрелой пронзила насквозь жуткая мысль: вдруг жених надо мной подшучивает и давно все изменилось, не меня ждет, а ленинградскую Танечку? Глаза не выдерживают этого безумного ветра, слезы коркой застывают прямо на лице, как могу, увертываюсь от него. Пожалуй, для такой погоды мое пальтишко слишком тоненькое. Если у нас в Одессе такое творится, то что тогда в Москве? Стараюсь гнать от себя плохие мысли: что будет, то будет, все колебания в мусорное ведро, назад дороги нет, и пусть теперь судьба сама распорядится моей жизнью.
Судьба. Как часто мы на нее ссылаемся в оправдание, не ведая, что нас ждет там, за далеким горизонтом. А на самом деле своими поступками сами же ее и строим. Как каменщик, укладываем один кирпичик на другой. Если ты хороший мастер – качественно укладываешь их. А если нерадивый, то от того, что кое-как уложишь, вся стенка завалится и дом за собой потянет. Я не знаю, какой я каменщик, я не знаю, как строить свой дом. Мне страшно, но я хочу попробовать. Хочу! И сейчас моя судьба только в твоих руках, господь.
Давно держу руку поднятой, никто не останавливается или вообще улица пуста от транспорта. И вдруг прямо рядом со мной притормозила, как по заказу, серая «Волга». Из приспущенного окна слышу:
– Вам куда, девушка?
– Куда-нибудь в центр.
– Садитесь. Местечко для такой красотки специально держу.
Мне не до игривостей и комплиментов. Ну и езда. Машина, как на катке, ползет еле-еле, точнее, скользит, ей бы сейчас вместо колес конечки беговые. У вокзала несколько автомобилей азартно, взасос «поцеловались», как любящие друг друга люди. Мне повезло, с водителем по пути, и он с огромным трудом притормозил прямо у суда. Там уже толпился народ, все наши по повесткам сотрудники и родственники арестованных. Мы своим плановым отделом и с товароведами отдела хранения сбились в отдельную кучку. Лилька стоит, гундосит:
– Хоть ты одна из нас вырвешься из этого бля…ва. А нам уже здесь подыхать. Эта погода из-за тебя, не иначе. Уж не твоя ли Пелагея наколдовала? Как они тебя отпустили?
– Лилька, хватит, хоть ты не каркай. И так дома меня задолбали. И ты туда же, совсем двинулась.
– Двинешься здесь, я одна на всю эту свору остаюсь. Познакомила тебя с братцем на собственную голову. Сезам, откройся, скажи всю правду: ты его любишь, или наша птичка подзалетела?
Я обняла подругу, хотела ответить, но смолчала, будто пропустила ее вопрос мимо ушей. Вини, Лилька, только себя, дорогая моя будущая родственница. Ты же мне отпасовала, а я вбила мяч в пол со своей любимой позиции во второй зоне. Я ведь не хотела с твоим братцем даже знакомиться. Бог свидетель, не понравился он мне сначала. Ты, Лилия Осиповна, сама прекрасно знаешь об этом. Но кто его нахально привел к нам домой? Ты, моя радость. Я прижалась к ее большому телу.
– Спасибо тебе за все, за дружбу, за брата, ближе тебя у меня никого нет.
– Ладно, езжай, – Лилька слегка подтолкнула меня в спину и отвернулась, не хотела, чтобы видели накатившиеся слезы на ее крупное добродушное лицо. – А мы здесь вымрем, как мамонты. Из-за мороза холодильники на базе отключатся, все отключится. Представляешь, какие убытки будут, все, что заложили, пропадет. Еще голода нам не хватало.
– Лиль, кто о чем, а ты о работе. А я боюсь увидеть наших мужиков. Уже сколько сидят.
– Я тоже, постоянно думаю, что будут спрашивать. В голове прокручиваю разные ответы, чтобы не навредить ребятам.
Наконец нас запустили в коридор, потом стали приглашать по одному в зал. Вызванные заходили в зал с напутствием, как на экзаменах: ни пуха ни пера. Время тянулось бесконечно, я поглядывала каждый раз на часы, стрелки как будто замерли. Наконец назвали мою фамилию. Я и шага не сделала, как внезапно погас свет. Суета, крики, слышу сквозь шум объявление, что заседание отменяется по техническим причинам, просьба освободить помещение, о следующем будет сообщено повестками.
На улице стало еще холоднее, перехватывало дыхание. Разгар дня, но как-то сразу резко потемнело. Видно, упало атмосферное давление. Вопль родственников арестованных оглушал улицу, им так и не удалось ничего передать и увидеть своих близких. Молодец, Леонид Павлович, успел заскочить к нам за моими чемоданами и заранее подогнал уазик ко входу в суд. Втроем мы забились в него поверх багажа. Подъехали к вокзалу ровно за пять минут до отхода поезда. Там уже нас поджидали окончательно промерзшие моя сестра с подружкой и с домашним пирогом. Долго не прощались, меня по-быстрому погрузили в вагон, по очереди чмокнули в щечку и убежали. Дядька обещал развезти девчонок по домам.
Пора бы трогаться, но нас не выпускали, горел красный. В заледенелом вагоне было темно и сильно пахло дымом. Проводницы грели руки у печного водонагревателя, утеплившись сверху дополнительно еще и одеялами. В купе был такой зусман, что ноги у меня, несмотря на австрийские лаковые сапоги на цигейке со шнуровкой под брюками, быстро прихватило. Я тоже набросила на пальто пару одеял, стянув их со свободных полок. Я так и думала, что буду одна, но тут в купе входит знакомая мне юрисконсульт «Торгмортранса». Ехала в командировку в столицу, в арбитражный суд. Каждому, как говорится, свое: ее зазвал в Москву профессиональный долг, а меня – дюже замуж приспичило. По такому поводу у нас с собой все было, а если бы даже не было, то уже несколько раз сердобольные проводницы предлагали сбегать в ресторан и принести таким хорошим девчатам что пожелаем.
– Для сугрева, – хитро подмигнула одна из них, видимо, старшая, – не скоро еще тронемся, пока не очистят рельсы до самой Раздельной, и нам, может, перепадет.
За четыре часа, пока солдаты, вызванные на помощь железной дороге, чистили крепко прихваченные льдом рельсы, мы, разогретые изнутри армянским коньяком, уже выболтали все что можно и нельзя. Моей попутчице не терпелось хоть одним глазком взглянуть на моего избранника. Она переживала, что опоздает на слушание дела, но потом махнула рукой, прижалась ко мне и затянула песню из фильма «Весна на Заречной улице». Я подхватила, а в голове сверлило: «А я-то сама где, на каком перекрестке с любовью встретилась своей?» Действительно, где, у нас же не была любовь с первого взгляда, чувства проявлялись постепенно и закрепились, я так думаю, окончательно, когда на пару дней Миша прилетел на Октябрьские. Поскорее бы улетучились воспоминания о «теплой» встрече, которую ему устроили бабушка с мамой. Как он удержался и не послал их куда подальше, а заодно и меня.
Когда поезд медленно, неуверенно, но все-таки сдвинулся с места, все стали хлопать дверьми и высыпали в коридор, выстроив очередь в наконец-то открывшийся туалет. Как только подъехали к Раздельной – обалдели. Совсем другой мир. Прохладно, но никакой наледи, сухо. Местные жители подносили к поезду разную еду, фрукты, пытаясь заработать хоть пару копеек. Они спрашивали:
