Вика скучала по Ирочке, впервые они расстались так надолго. Волновалась, как там капризная дочка обходится без нее. Но Нина Сергеевна успокаивала – все в порядке, Ира ведет себя нормально, и в школе все хорошо.
А у них без Иришки жизнь текла спокойно и без ссор. Анечка обожала Стаса, а к Вике относилась с трогательной нежностью и заботой. Она все время предлагала помочь по хозяйству и наслаждалась Викиным обществом. Они обсуждали самые разные темы, Анечка рассказывала Вике обо всем, что происходило в ее жизни. Она очень хотела быть маминой подружкой. Вика понимала, что девочка счастлива оттого, что мама впервые целиком принадлежит ей. Но все-таки ее огорчало, что любящая всех Анечка совсем не скучает по своей сестре. Вика думала, что когда девочки расстанутся, отношения у них станут более теплыми, но ничего похожего не произошло. Анечка часто писала бабушке и, передавая приветы дедушке, Любе и тете Нате, забывала про Ирочку. Но в остальном Вика была довольна своей жизнью. Ей было хорошо и спокойно со Стасом и Анечкой. В свободное время они гуляли в парке, ходили в кино, принимали гостей, обедали в ресторанах. В хорошую погоду уезжали на выходные в Хэмптон. Останавливались в маленьком отеле, гуляли по берегу океана, если рыбу в итальянском ресторане. «Образцово-показательная семья!» – думала Вика и грустила по Ирке, которая живет со строгой бабушкой, и, наверное, ей плохо без снисходительной и нежной мамы. Грусть и нежность к Ирочке перемешивалась с какой-то другой непонятной грустью, о чем-то потерянном навсегда. Она задавала себе вопрос: почему? И не находила ответа. Вроде все прекрасно и все ей нравится, но почему же иногда так одиноко? Неужели ей не хватает Алика? Нет, это все же от переживаний за Ирочку. Но дочка была вполне довольна своей московской жизнью. Она восторженно сообщала маме о том, что будет вручать цветы английской королеве, которая скоро посетит их школу. Нина Сергеевка тоже была в волнении от предстоящей встречи и репетировала с Ирочкой приветственную речь.
А у них в октябре было как раз грустное настроение, лауреатами Нобелевской премии стали два других физика, тоже американцы. Стас был немного расстроен, но скорее из-за того, что Анечка очень переживала, считая это несправедливым. Вика и Стас утешали ее. Стас смеялся и обещал, что бросит все дела, закроется в лаборатории и будет работать над новой темой день и ночь, чтобы открыть что-то такое, что поразит весь научный мир, включая нобелевский комитет. Анечка пугалась и уверяла, что ей не нужна никакая премия, лишь бы папа больше времени проводил дома.
К рождеству приехала Ирочка. Она летела одна, родители волновались, но долетела благополучно и сказала, что ничего сложного нет. Она прекрасно разобралась, куда идти и где получать багаж. Вика смотрела на свою красавицу и думала: «Господи, совсем самостоятельная, просто девушка уже. Как быстро».
Праздники прошли весело, после Нового года поехали в Аспен. А через две недели проводили Ирочку. Сама Вика полетела в Москву в марте, чтобы отпраздновать детский день рождения с Ирой.
Вот по такому расписанию и прожили несколько последних школьных лет. С Аликом виделась редко. Иногда заезжала в галерею, посмотреть, что нового, поболтать с Вероникой и даже с Ларой, если та была там. Собирались все реже и реже. Жизнь менялась, многие разъехались. Кто за границу, кто в загородный дом, ближе к природе. ЦДЛ полностью перестроили. В знаменитом, полном воспоминаний дубовом зале открылся пафосный и очень дорогой ресторан, уютный бар превратился в чужое незнакомое место. У входа в ресторан на Воровского, которая теперь стала Поварской, стоял швейцар в маскарадной ливрее, но пускали всех. Всех, кто мог заплатить. В Доме кино все осталось по-прежнему: показы, премьеры, концерты, но вид был обветшалый, особенно в старом здании, где ресторан. Да и ресторан теперь полупустой, даже вечерами. А раньше яблоку упасть негде было. Москва менялась, становилась чужой и многолюдной. Приезжая через полгода из Нью-Йорка, Вика сразу замечала перемены. Начался строительный бум. Особенно заметно это было в маленьких переулках старого центра. Вместо сквериков и тихих обветшавших домов в четыре этажа вдруг появлялся забор, огораживающий стройку и оставляющий для проезда узкую полосу. А в следующий приезд Вика видела на этом месте десятиэтажную коробку. В ее доме тоже шли бесконечные ремонты. Купить большую, многокомнатную квартиру у наследников было заманчиво, хоть и дорого. Но деньги как раз у этих энергичных людей были, так что квартиры в Брюсовом пользовались спросом. Вот в доме родителей, на Спиридоновке, ничего не изменилось. Чистота, респектабельность, тишина. Двор и подъезд охранялись по-прежнему. Ни живущим в этом доме, ни их наследникам продавать квартиры не было нужды, у них все было.
Ирочка по полгода жила на Спиридоновке, и до школы ей было пять минут ходьбы. Она привыкла и довольно мирно уживалась с бабушкой и дедушкой. Но каждый раз в начале сентября устраивала сцену, укоряя и упрекая мать за то, что она больше любит Аню. Вике приходилось уговаривать и успокаивать ее как в детстве, когда она была капризным, истеричным ребенком. То, что кроме Ани, маму ждет еще и Стас, Ирочка во внимание не принимала. Она ревновала к сестре. Нет, характер дочери не менялся. Восхищение, которое она все больше и больше вызывала у окружающих, только обостряло ее эгоизм. Вика уезжала с тяжелым сердцем. Единственное, что радовало, – отношения Ирочки с Ниной Сергеевной. Любимицей бабушки всегда была Анечка. Оставшись без своей Нюточки, Нина Сергеевна очень привязалась к Ире. Та стала для нее смыслом жизни и объектом педагогических усилий. И, как ни странно, они быстро нашли общий язык. Характеры у обеих были непростые, но твердость и последовательность Нины Сергеевны вызывала у девочки что-то похожее на уважение. К тому же Ирочка чувствовала, что бабушка отдает ей все свое внимание, живет ее жизнью, и это для девочки было самым важным. А с дедушкой у нее всегда были дружеские отношения. Так что за Ирочку можно было быть спокойной, и Вика была благодарна маме.
В Нью-Йорке она стала понемногу писать. Не то, чтобы всерьез, а так… под настроение. Как-то гуляла по берегу океана, выдавливая свои следы на мокром песке. Зима, серое небо, серый песок, серая неприветливая тяжелая вода. Неудачные выходные, зря приехали в Хэмптон. Вспомнила, как здесь хорошо, когда берег залит солнцем, песок тогда не серый, а золотистый.
Вот подошла к самой воде и отскочила в сторону от набежавшей волны. И стала смотреть на оставшиеся следы. Ровные и четкие до самой воды. Куда они ведут? Пустой берег и эта дорожка следов, а обратных нет. Кто их оставил? И в голове стали появляться образы, а потом лица и голоса…
Пришла домой, села писать. Получилась повесть. Грустная и странная, о том, что один человек служил в Средней Азии на границе. Жил обычной военной жизнью – то спокойной и мирной, то с происшествиями, стрельбой и гибелью людей. И однажды во время конфликта погибли жена этого человека с маленькой дочкой, рыжей и веселой девочкой в веснушках. Автобус, в котором женщины возвращались из города в часть, расстреляла одна из фанатичных исламских группировок.
Человек остался один. Ездил по горячим точкам, воевал в Чечне, много убивал и хотел умереть. Но остался жив. После ранения демобилизовался и приехал в свой город. Был он молчалив, невесел, работал таксистом. Ему предлагали стать начальником охраны у солидного человека – он отказался. Устал быть в постоянной готовности убивать. Да и здоровье не позволяло. После контузии у него случались приступы дикой головной боли и черной бездонной тоски. Тогда он пил, пил по несколько дней, запираясь от знакомых и никуда не выходя. Он вспоминал свою рыженькую, веселую дочку, смешные золотистые веснушки на ее лице и хотел убивать снова и снова. Поэтому и решил никогда больше не держать в руках оружия. Потом приступ проходил, тоска отступала, и он снова пытался жить.
