В этот момент она услышала разгоряченные голоса.
Они раздавались не со стороны кухни и не со двора.
Она спустилась на первый этаж: на кухне никого не было. Из окна она увидела Лади за рулем джипа и Кочку на заднем сиденье возле открытого окна.
Рядом стоял маленький спортивный автомобиль ее свекра.
Он-то зачем здесь?
Разговаривали на террасе, которая стояла открытой. Этой террасой вообще редко пользовались. Тогда она прошла в гостиную, откуда, спрятавшись за гардиной, могла хорошо видеть происходящее.
Муж сидел на стуле, над ним стоял свекор. В стороне в кресле расположилась свекровь с собачонкой на коленях. Свекор чем-то возмущался, отчаянно жестикулируя. Потом ткнул пальцем в газету, которая лежала на столике. И тут муж закричал на весь дом:
– Я ни черта не понимаю!
Она не помнила, чтобы он когда-нибудь раньше вот так кричал на своего отца.
Свекор поджал губы, покачал головой и огляделся.
Ей показалось, он смотрит прямо на нее, через гардину, за которой она спряталась.
Когда она взглянула в следующий раз, свекор что-то сказал мужу. Тот поднял глаза в сторону ее окна, а потом родители мужа сели в машину и уехали.
Некоторое время Якоб сидел и листал газету, потом вдруг скомкал ее, выбросил в кусты и направился к дому. Она пошла ему навстречу, зевая, будто только поднялась с постели.
– Что там случилось? – спросила она.
– Ничего.
Он был мрачен и как будто с трудом сдерживал гнев.
– Хочешь кофе?
Он покачал головой и встал у окна, всматриваясь в даль.
– Я как будто слышала Эдварда и Вивеку. Что они здесь делали?
– Ну и что же ты слышала? – усмехнулся он. – Ты подслушивала?
– Я ничего не разобрала, – ответила она как ни в чем не бывало. – Только голоса. Что произошло?
– Ничего.
– Но ты неважно выглядишь.
– Спал плохо.
– Как в Копенгагене?
Муж не ответил.
Он вышел из кухни, потом из дома и направился к Лади и Кочке. Минуту спустя зажужжал мотор, и белый джип с русским номером выехал со двора.
Она налила себе кофе и вышла на террасу, где недавно сидели свекор со свекровью и собака.
Смятая газета так и валялась в кустах.
Она расправила ее, положила на стол и сразу наткнулась на большую статью об убийстве наркоторговца. В другой заметке сообщалось о том, что пропали мать и девочка. Далее шел совсем маленький репортаж о найденных неподалеку в лесу плантациях марихуаны.
Она все еще не понимала, чем вызвано всеобщее возбуждение.
Харри Свенссон говорил ей о чем-то подобном, но почему так разволновались свекор со свекровью?
* * *
От Сольвикена до Йонсторпа не так далеко, поэтому я решил рискнуть и завел машину. Мне без труда удалось отыскать дом, где жили Эмма и ее мама, он стоял на самом краю деревни.
Я припарковался возле площадки, отдаленно напоминающей теннисный корт. Все еще моросило. Ох уж этот предательский дождь, незаметный, пока сидишь в машине!
На табличке в подъезде значилось четыре фамилии, Дальстрём в числе прочих. Я поднялся по лестнице и, не обнаружив звонка, постучал в дверь.
Тишина. И на лестнице, и в квартире.
Я заглянул в вентиляционное окошко. То, что я там увидел, в анонсах агентств недвижимости именуется квартирой с видом на море. Привстав на цыпочки, я наверняка смог бы разобрать сквозь туман очертания Кюллаберга в окне напротив.
Я спустился к квартире под номером один и постучался в дверь, на которой висела табличка «Г. Нюгрен». Это был тот самый сосед, который сообщил об исчезновении Дальстрёмов в газету.
Но как я ни стучал, ответа не дождался.
Тогда я вышел на улицу и встал возле почтовых ящиков. Один был массивный, литой и открывался не иначе как специальным ключом. Остальные три выглядели как самые обычные. На ящике Дальстрёмов был нарисован Нильс Хольгерссон верхом на гусе. Заглянув в щель, я не нашел ничего, кроме кипы рекламных листовок.
Вдруг за гардиной в окне первого этажа что-то зашевелилось. Я вернулся к дому и постучал в окно.
Мужчина за шестьдесят долго возился со шпингалетом, прежде чем потянуло сигаретным дымом, смешанным с затхлыми кухонными запахами, и окно на несколько сантиметров приоткрылось.
– Ну и что вам нужно? – неприветливо спросил хозяин.
– Можно мне войти к вам на минутку?
Он покачал головой и поджал губы:
– Нежелательно.
– Но почему?
– У меня неприбрано.
– Это не страшно, – успокоил его я.
– Сын дома, – продолжал обороняться старик.
– Это он так накурил?
У старика были тяжелые веки, обвисшие щеки покрывала щетина. Рука дрожала, когда он приоткрыл окно еще на несколько сантиметров.
– Собственно, меня интересует женщина, которая живет этажом выше.
– Оса?
– Да, Оса Дальстрём. И ее дочь.
– Эмма, – кивнул старик. – Хорошая девочка. Так вы знаете, где они?
– Нет, но я видел объявление в газете, и… я сам ищу их. – (Старик посмотрел на меня удивленно.) – Можно, я все-таки войду? Здесь дождь. – Я сделал умоляющие глаза.
Еще вопрос, можно ли было считать дождем эту холодную, моросящую взвесь.
– Но у меня неприбрано и накурено, – повторил старик.
– Меня это не пугает.
Наконец он отпер дверь, и я назвал себя.
– Гуннар. Гуннар Нюгрен, – представился старик, пожимая мне руку.
На полу кучами лежало тряпье. Вонь стояла, как в копенгагенских наркопритонах часа в четыре утра. По углам валялись пивные банки.
– Пройдемте на кухню, – пригласил хозяин.
Тут мне пришло в голову, что Гуннару Нюгрену, пожалуй, нет и шестидесяти. Обвисшие щеки и тусклый взгляд алкоголика делали его старше, чем он был на самом деле. Коротко стриженные седые волосы топорщились. Редкую поросль под носом можно было назвать усами лишь с большой натяжкой.
– Сын дома, – повторил он. – Его зовут Петер. Вчера мы позволили себе небольшой праздник.
Он показал на молодого человека, который сидел за кухонным столом, уронив голову на руки. Повсюду валялись пивные банки. В центре крытого замызганной скатертью кухонного стола виднелась погребенная под кучей окурков пепельница. Парень тяжело поднял голову, посмотрел сначала на меня, а потом на папу:
– Черт подери, отец, меня зовут Буги!
