В этот момент я неожиданно получил эсэмэску от Бодиль Нильссон:
Можно нам с Майей к тебе заехать?
Я ответил:
В любое время.
Я не знал, насколько это серьезно, и сразу почувствовал себя виноватым перед Бодиль, о которой не вспомнил ни разу за последние дни.
Еще недавно Бодиль Нильссон была для меня всем, и я по тысяче раз на дню проверял свой мобильник в надежде обнаружить пропущенный звонок или сообщение от нее. Но Бодиль сама еще не понимала, чего хочет, и никак не решалась подать на развод. Кроме того, она совсем не была уверена, что девочке Майе нужен отчим.
Тогда мы решили подождать, предоставив жизни идти своим чередом.
Это сообщение было пробуждением от кошмара, весточкой из другого мира, нежели тот, в котором мы с Эммой только что побывали.
Поверит ли Бодиль в то, что нам пришлось пережить?
С другой стороны, за последнюю неделю мы с Эммой стали почти родными.
Я никак не мог понять, в чем здесь дело: притягивают ли меня криминальные ситуации или я притягиваю их. Так или иначе, за достаточно небольшой срок я оказался втянут в расследование двух громких преступлений, камня на камне не оставивших от мифа о пресловутом шведском благополучии. Стоит чуть поскрести глянцевую поверхность, как идиллия обнаруживает свою обратную сторону.
И я ее видел.
Однажды Эва Монссон объяснила мне разницу между полицейским и обычным шведским гражданином. «Полицейские не просто ступают по тротуарам, – сказала она. – Полицейские прорываются в иной мир и интересуются тем, что лежит за гранью».
Пожалуй, соглашусь.
Разок посмотреть в любом случае стоит.
Не знаю, когда Агнета Бьёркенстам заглянула туда впервые. В любом случае надеюсь, что теперь она счастлива.
Но одна мысль смущала меня в то утро: зло часто бродит среди нас, но мы его не замечаем или не обращаем на него внимания, потому что дьявол – господин со средствами и хорошим вкусом. Бертиль Раск и его жена принадлежали к высшему классу, так называемому оплоту отечества, но оказались нацистами. Трудно бывает раскусить таких людей, с их умом и положением в обществе. И все-таки они боятся. Стоя лицом к лицу со злом, предпочитают видеть в нем фантом, нечто нереальное, не осознавая, что сами давно уже стали одним из его воплощений.
Позвонив Кристеру Юнсону, организатору гастролей и своему старому приятелю, я застал его в Копенгагене. Он находился там с какой-то английской группой, больше известной в шестидесятые годы. Они играли в кабачках и пабах, причем из старого состава остался только один ударник, именно он и считался теперь звездой. Насколько могут быть звездами клиенты Кристера Юнсона, разумеется.
– Ты знаешь, как приготовить настоящую марихуану? – спросил я.
– А зачем тебе?
Судя по голосу, Кристер накануне вечером выкурил ее немало.
– Тут, в лесу, стоит теплица, и я знаю чья. Но эти люди… как бы тебе сказать… вышли из игры. Полицейские, конечно, сожгут все к чертовой матери, а жаль…
– Понял, – отозвался Юнсон и замолчал.
– Ну так что? – спросил я спустя несколько минут.
– Я думаю.
– Знаешь, тут у меня на примете есть литовские мальчики, которые могут собрать урожай. Но что делать с ним дальше, я не представляю.
– Понял, – повторил Юнсон.
– Продавать ничего не надо, – продолжал я, – а нам этого хватит до конца жизни. И всем твоим музыкантам, сколько бы их ни было.
– Мальчики, ты сказал? – перебил меня Юнсон. – Я не хотел бы впутывать в это дело несовершеннолетних.
– Не волнуйся об этом, – успокоил его я. – Это не твоя забота, как говорят в Литве.
– В таком случае у меня есть идея. Я перезвоню.
Не успел я завершить разговор, как в дверях появилась Эмма. Она спала в моей футболке с надписью «New York Dolls»
[27]. В то утро она уже ни о чем меня не спрашивала, а просто подошла и взобралась ко мне на колени.
– Хочешь кофе? – спросил я.
Она покачала головой.
– Все закончилось. – Я погладил ее по волосам. – Теперь можно расслабиться.
– А что будет с Эдвардом и Вивекой?
– Думаю, их посадят в тюрьму. Почти уверен в этом.
– Это они убили моего папу или это сделал их сын?
Я задумался.
– Даже если они не убивали его собственными руками, то попросили кого-нибудь сделать это за них. Тогда их посадят за это.
Эмма замолчала и долго смотрела в окно на залив.
– Ты тоже меня бросишь? – наконец спросила она.
Это была та самая мысль, которую я упорно гнал прочь.
Боже мой, во что я ввязался? И как мне теперь выпутаться из этого, что делать с Эммой? А с Бодиль и ее дочкой? И с какой стати меня вдруг стала интересовать эта рассерженная исследовательница из Лунда, Каттис? Почему я полез в «Гугл» за ее адресом и телефоном? Мне показалось вдруг, она ничего не имеет против того, чтобы поиграть со мной немного, и я воодушевился.
– Я не хочу тебя бросать, – ответил я Эмме. – Но твоя мама скоро поправится.
– Ей придется нелегко, – вздохнула девочка.
– Все будет хорошо.
– Но сейчас у меня есть только ты.
– И это не так много, – рассмеялся я.
– Я серьезно.
– Знаю.
– Так ты оставишь меня?
– Ничего не могу тебе обещать, – вздохнул я. – Я так мало общался с детьми. Нам надо будет посоветоваться с кем-нибудь.
Тут я вспомнил, что рассказывала Эва Монссон на кухне Арне о своем детстве, и мне стало не по себе.
– Мы посоветуемся с кем-нибудь, – повторил я. – Но знаешь, я не подарок.
– Но я люблю тебя. – Эмма прижалась головой к моей груди и сказала, глядя мне в глаза: – Не хочу тебя терять.
– Все образуется, Эмма. Мы все устроим.
Я еще понятия не имел как.
– А тебе нравится Эва? – спросил я.
– Она милая, – сказала Эмма.
Тут за кустами что-то зашевелилось, и на площадку перед домом вышел Отто. Эмма сразу оживилась.
– Смотри-ка, собака! – Она показала пальцем.
– И я ее знаю.
Я совсем забыл о джек-рассел-терьере Вивеки Бьёркенстам. Я не видел его на празднике в гавани: должно быть, где-нибудь спрятался во время суматохи. Он покорно приблизился к нам, виляя хвостом, и выглядел довольно жалко.
– Если я не ошибаюсь, его зовут Отто, – сказал я.
