– Это не так уж много, мисс Гонда, – прошептал он.
– Вы всегда смотрите мои фильмы?
– Всегда.
– И выходя из кинотеатра, вы чувствуете себя счастливым?
– Да. Конечно… Впрочем, нет. Наверное, нет. Забавно, подобное соображение ни разу не приходило мне в голову. Я… мисс Гонда, – вдруг проговорил он, – а вы не будете смеяться, если я кое-что скажу вам?
– Конечно же, нет.
– Мисс Гонда, я… после каждой вашей новой ленты я плачу. Запираюсь в ванной комнате и рыдаю. Сам не знаю, почему. Конечно, глупо, когда взрослый человек ведет себя подобным образом… И я ни единой душе не рассказывал об этом, мисс Гонда.
– Я знаю это.
– Вы… откуда?
– Я же сказала вам, что я – убийца. И я убиваю многое. Я убиваю в мужчинах то, чего ради они живут. Однако они приходят в кинотеатры, чтобы увидеть меня, потому что я позволяю им понять, что они сами хотят, чтобы их цели погибли. Что они хотят жить ради других, более высоких целей. Или хотя бы думают, что хотят. И в этом заключена вся их гордость, что они так думают и говорят.
– Я… боюсь, что я не вполне понимаю вас, мисс Гонда.
– Однажды поймете.
– Вот что, – спросил он, – вы и в самом деле сделали это?
– Что?
– Вы действительно убили Грантона Сэйерса?
Она посмотрела на него и ничего не ответила.
– Мне… я просто хотел узнать, почему вы смогли это сделать, – пробормотал он.
– Потому что я не могла больше терпеть его. Бывает так, что ты не в состоянии больше терпеть.
– Да, – проговорил он. – Такое случается.
Голос его сделался ровным, естественным и уверенным в себе.
– Вот что, – проговорил он. – Я не отдам вас полиции. Пусть сперва разберут по камешку весь дом. Даже если они явятся сюда с газовыми бомбами и всем прочим.
– Почему? – спросила она.
– Не знаю… только…
– В вашем письме было сказано…
– Ах да, – он осекся. – А знаете, никогда не думал, что вы прочтете эту глупую бумажонку.
– Совсем не глупую.
– Ну, вы должны простить меня, мисс Гонда, сами знаете, такой уж народ мы, кинолюбы, и у вас, наверно, много таких поклонников, я имею в виду, и писем от них.
– Мне приятно думать, что я не безразлична людям.
– Вы должны простить меня, если в этом письме наговорил чего-то резкого и слишком личного.
– Вы писали, что не ощущаете себя счастливым.
– Я… я не собирался жаловаться, мисс Гонда, или… Просто… не знаю, как объяснить… Должно быть, я что-то потерял по пути. Не знаю, что именно, но знаю, что потерял, только не знаю причину.
– Но, быть может, вы и хотели утратить это самое нечто?
– Нет. – Голос его был тверд. – Нет.
Он поднялся и стал, глядя ей в лицо.
– Понимаете ли, я не могу назвать себя несчастным. Более того, я очень счастлив, если разложить все по полочкам. Только какая-то частица меня знает о жизни, которой я никогда не жил, о жизни, которой никто не жил, хотя должен был жить.
– Вы это знаете? Так почему же вы сами не живете такой жизнью?
– А кто живет? Кто способен на это? Кто вообще получает шанс на… на самое близкое и возможное подобие? Мы все стараемся что-то выторговать. Мы берем только второй сорт. Потому лишь, что другого нет. Но… Бог в каждом из нас знает это другое… самое лучшее… которое никогда не приходит.
– Ну… а если оно придет?
– Мы вцепимся в это лучшее, потому что в нас есть Бог.
– И… вы действительно хотите этого? Тот Бог, который в вас?
– Слушайте, – сказал он суровым тоном, – я твердо знаю: пусть они, копы, придут сюда и попытаются увести вас. Пусть они даже сломают весь этот дом. Я сам построил его, пятнадцать лет ушло у меня на то, чтобы за него расплатиться. Пусть разбирают его по кирпичику. Пусть приходят сюда, пусть кто угодно приходит сюда за вами…
Дверь распахнулась настежь.
На пороге стояла миссис Перкинс, комкавшая на животе застиранный синий вельветовый халат. Длинная, розово-серая хлопковая ночная рубашка спускалась на носки поношенных бархатных шлепанцев. Волосы ее были собраны на затылке тугим и жидким пучком, из которого на шею выпадала булавка. Миссис Перкинс дрожала.
– Джордж! – охнула она. – Джордж!
– Тихо, моя голубка… входи… и закрой дверь!
– Мне показалось, что я услышала голоса. – Булавка скользнула между ее лопатками.
– Рози… это… мисс Гонда, позвольте представить – моя жена. Рози, это мисс Гонда, понимаешь, мисс Кей Гонда!
– В самом деле? – произнесла миссис Перкинс.
– Рози… ну, ради Бога! Ты не поняла? Это мисс Гонда, кинозвезда. Она… она, как ты знаешь, попала в беду, ты слышала об этом и в газетах писали…
Он в отчаянии повернулся к своей гостье, ожидая от нее поддержки. Однако Кей Гонда не пошевелилась. Она встала, встала и замерла, уронив по бокам бессильные руки, огромные глаза ее смотрели на них обоих, не моргая, без выражения.
– Всю свою жизнь, Джордж Перкинс, – проговорила миссис Перкинс, – я знала, что ты – подлый лжец! Но это уже выше всякой меры! Чтобы у человека хватило совести привести эту бродяжку в свой собственный дом, в свою спальню!
– Да заткнись ты! Рози! Послушай! Это такая огромная честь, что мисс Гонда решила… Послушай же! Я…
– Ты? Ты точно пьян! И я не стану слушать ни единого твоего слова, пока ты не выставишь эту бродяжку из дома!
– Рози! Послушай и успокойся, ради Бога, послушай, тебе не о чем волноваться, дело в том, что мисс Гонду разыскивает полиция и…
– Ох!
– …по делу об убийстве…
– Ох!
– …и она просит разрешения переночевать у нас. И все.
Миссис Перкинс расправила халат, ночная рубашка вылезла из него на груди, выцветшие голубые розы и бабочки трепетали на серовато-розовом фоне.
– Послушай меня, Джордж Перкинс, – сказала она неторопливо. – Я не знаю, что случилось с тобой. Не знаю. И не хочу знать. Скажу тебе только одно: или эта женщина сию минуту уберется из этого дома, или уйду я.
– Но голубка, позволь мне объяснить.
– Я не нуждаюсь в объяснениях. Я заберу свои вещи и детей тоже. И буду молить Бога, чтобы мне не пришлось еще раз увидеть тебя.
Голос ее оставался медленным и спокойным. И он понял, что на сей раз она действительно так и поступит.
Она ждала. Он молчал.
– Вели ей убираться отсюда, – сквозь зубы прошипела она.
– Рози, – пробормотал он, задохнувшись, – Я не могу этого сделать.
