– Но зачем мне надо входить в него?
– Если бы ты знала жизнь, полную высшего счастья и красоты, разве ты могла бы не возжелать вступить в нее?
– Но как могу я не мечтать, чтобы она была здесь, именно здесь?
– Мир наш темен и несовершенен, дитя мое.
– Но почему в нем нет совершенства? Потому что его не может здесь быть? Или потому, что мы не хотим этого?
– Ах, дитя мое, ну кто из нас не хочет этого? У всех нас есть только одна утраченная надежда… в самом темном уголке нашей души живет этот луч света, эта светлая мечта о чем-то лучшем того, что мы видим в нашей жизни, о чем-то недостижимом.
– И все мы хотим этого?
– Да, дитя мое.
– Но если это светлое и недостижимое придет, мы узнаем его?
– Да.
– Но захотим ли мы увидеть его?
– Кто из нас не отдаст с радостью всю свою душу, чтобы только увидеть такой мир? Но в нашем мире царят слезы и несправедливость. И в ничтожестве его высшая награда. Тем не менее там нас ожидает вечное блаженство и вечная красота, которую наши бедные души не способны воспринять. Если бы мы только могли отречься от наших грехов и покаяться перед Ним. A ты, дитя мое, согрешила. Тяжело согрешила. Однако Он добр и милостив. Покайся, покайся всем своим сердцем, и Он услышит тебя!
– Значит, вы хотите, чтобы меня повесили?
– Сестра моя! Моя бедная, потерявшаяся, исстрадавшаяся сестра! Разве ты не понимаешь, что я приношу бóльшую жертву, чем ты? Разве ты не понимаешь, что я разрываю свое собственное сердце на алтаре нашего долга? Что я предпочел бы увезти тебя прочь, бежать с тобой на край света и защищать тебя до последнего дыхания? Только плохую службу сослужу я тебе тогда. Я предпочел бы спасти твою душу ценой моей собственной, корчащейся в самой худшей из смертных мук!
Поднявшись, она стала перед ним, хрупкая, беспомощная, посмотрела на него круглыми, полными страха глазами и прошептала:
– Что же вы хотите, чтобы я сделала?
– Чтобы отважно и с желанием возложила на свои плечи крест своего наказания. Признайся! Исповедуй свое преступление перед лицом всего мира! Ты – великая женщина. Мир склоняется к твоим ногам. Смирись. Войди в средину толпы на рыночной площади и крикни так, чтобы все слышали: я согрешила! Не бойся того наказания, которое может ожидать тебя. Прими его со смирением и радостью.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас!
– Но в такой поздний час толпу невозможно найти.
– В такой час… в такой час… – Он вдруг ухватил мысль, незаметно созревавшую где-то на задворках его ума. – Сестра моя, в этот самый час большая толпа собралась в храме заблуждения, находящемся всего в шести кварталах отсюда, бедная, несчастная толпа, жаждущая спасения. Туда-то мы и поедем! Я отвезу тебя туда. Я отвезу тебя для того, чтобы эти несчастные слепые души увидели, что может творить подлинная вера. Перед ними ты исповедаешь свое преступление. Ради спасения их ты совершишь свою великую жертву, ради своих братьев, ради людей!
– Ради моих братьев-людей?
– Подумай о них, дитя мое. На тебе лежит великий долг перед своими братьями на земле, как и перед Отцом своим Небесным, ибо все мы его дети. Призри на них! Они страдают в грехе и в грехе оставят сию юдоль. Ты получила великую возможность, ты можешь показать им истинный свет Духа. Велика твоя слава, и имя твое услышат на всех четырех концах Земли. Они узнают о спасенной мной женщине, великой женщине, услышавшей зов Истины, и последуют твоему примеру.
Ему уже представлялся просторный белый зал, наполненный дыханием тысяч людей, и тысячи глаз, с надеждой обращенных к позолоченному в блестках алтарю. Прямо в логово своего врага приведет он эту женщину, величайшее из собственных завоеваний, поставит перед лицами тех, кто отвернулся от него, покажет им всем, на что он способен в своем смиренном служении славе Господней. Кей Гонда! Великое имя, волшебное имя! Где-то за дешевой мишурой бара он уже слышал трепет белых крыльев… белых крыльев и шелест белых газетных страниц, испещренных огненными буквами! «Священник обращает Кей Гонду! Евангелист спасает величайшую из убийц…» Тогда все, богатые и бедные, придут к нему от самых далеких земных пределов; они побегут к нему; они… Он ощутил легкое головокружение.
– Ах, сестра моя, они покаются так же, как покаялась ты. Твое великое преступление проложит путь великому чуду. Воистину велики пути Господа нашего. И неизмерима Его мудрость!
Кей Гонда надела на голову шляпку, легким беззаботным движением надвинув ее на один глаз, словно бы готовясь к сигналу оператора. Столь же легким движением кончиком прямого пальца поправила металлическую застежку на воротнике, как будто только что закончила одеваться в студийной гримерной. И спросила, удивляя его спокойной и непринужденной интонацией:
– Вы говорите, что дотуда шесть кварталов, так?
– А?.. Ну да.
– Не надо, чтобы меня заметили на улице. Сходите за такси.
Дрожащими руками Клод Игнациус вытряхнул из жестянки доллар и восемьдесят семь центов и без шляпы выбежал на темную улицу искать такси. Пробежав несколько кварталов, он остановил подъехавшую машину. Вскочил в нее и поехал обратно… в висках его стучало.
Автомобиль остановился у храма, и он велел водителю посигналить. Ответа не было. Тут он заметил, что дверь широко открыта. В храме никого не было. Только белый крест пылал над кафедрой на черной стене.
6
Дитрих фон Эстерхази
«Дорогая мисс Гонда!
На свете осталось не столь много поступков, которые могли бы похвастать тем, что я их не совершал, и поскольку до сих пор мне еще не доводилось писать кинозвездам, сам факт сочинения сего письма предоставляет мне редкую возможность совершить подобное деяние. Воспользуюсь им, чтобы завершить список.
Не сомневаюсь в том, что мое письмо не представит для вас особого интереса посреди тех тысяч, которые вы получаете ежедневно, но я хочу добавить свою каплю к этому океану только по той причине, что мне хочется написать вам, и поступок этот предоставляет мне повод в последний раз проявить какой-то интерес к жизни.
Не стану рассказывать вам, какое удовольствие доставили мне ваши фильмы, потому что никакого удовольствия я не испытал. На мой взгляд, они дешевы и безвкусны в той мере, насколько это способно понравиться нынешнему миру. Итак, вас приветствует неблагодарный поклонник. Впрочем, слово «поклонник» несколько смущает меня, истинное преклонение давно вышло из моды, и то, что теперь называется этим именем, способно всего лишь оскорбить сам предмет преклонения. Я не стану говорить и о вашей великой красоте, ибо красота представляет собой опасное проклятие в глазах мира, простертого в почитании у ног куда более чудовищного уродства, чем могли представить себе прошедшие столетия. Не могу я и назвать вас величайшей актрисой среди живущих, потому что к величию устремлены все великие нашего века, и они не намерены делиться своей целью.
