– А теперь не думайте ни о чем. Усните. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Джонни, – прошептала она, глядя вверх удивленными глазами.
Он аккуратно прикрыл окно. Он сидел на крыше, сгорбившись, обнимая колени руками. И сидел так долгое время.
За морем крыш медленно поднималась ржавая дымка, и вдруг яркую синеву над темной полосой разорвала неяркая розовая трещина, повисшая над городом – мягкая, светлая, чистая. Вокруг, под ногами его, спали дома, темные в полосах сажи, и лишь несколько окошек светилось во всем городе, росинками, розовеющими в зарождающемся свете. Солнца не было. Только синева над головой становилась гуще и ярче, да за брошенными на облака черными тенями небоскребов вонзались в небо снопы лучей, еще не ясных, бледных, бесцветных, похожих на гало. Не шевелясь, Джонни Дауэс наблюдал за тем, как над городом встает рассвет.
Услышав доносившийся откуда-то снизу визг колес, скрип трамвая, прогремевшего по холодным рельсам, заметив в окнах светлые точки, он осторожно заглянул во тьму окна, тьму, хранившую за собой бледное, золотое сокровище на белой подушке. Тогда он открыл окно и соскользнул вниз, в свою каморку.
Кей Гонда спала.
Укрыв ноги своим пальто, припав к подушке черными атласными плечиками, разбросав золотые волосы даже через край постели.
Прикоснувшись к ее плечу, он негромко позвал:
– Мисс Гонда!
Она открыла глаза и повернулась на спину, чуть приоткрыв губы, ленивые, мягкие, чуть припухшие ото сна, и кротко, как ребенок, проговорила:
– Доброе утро.
– Доброе утро, мисс Гонда. Мне жаль вас будить. Однако вам пора вставать.
Она села на кровати, длинным и неторопливым движением отбросила волосы назад, помогая пальцами непокорным прядям. Моргнув, она сонным голосом проговорила:
– Неужели мне пора вставать?
– Да. Нам нельзя терять время.
– Что ты задумал, Джонни?
– У меня есть план, чтобы спасти вас. Нет, сейчас я ничего не могу сказать. Вы должны довериться мне.
– Я верю тебе, Джонни.
– И вы поступите в точности так, как я вам скажу?
– Да, Джонни.
– Вы приехали на автомобиле?
– Да. Я оставила его за углом.
– Спускайтесь к своему автомобилю и уезжайте. Куда угодно. Езжайте вперед, оставив город за спиной, туда, где никто не сможет увязаться за вами. Езжайте весь день. А к вечеру можно будет вернуться. В собственный дом. Тогда все будет в порядке. Вам ничего не будет грозить.
Она пристально, с любопытством посмотрела на него. Но ничего не сказала.
– Вы сделаете это? – спросил он.
– Да, Джонни.
Подойдя к двери, она на секунду остановилась. Джонни все еще смотрел на нее.
– Одно мгновение или множество жизней – есть ли разница между ними? Но видеть вас, знать, что вы существуете, знать, что вы можете существовать… Я хочу, чтобы вы запомнили только одно – я благодарю вас.
Она медленно повторила:
– Знать, что это существует, что оно может существовать.
После того как шаги ее затихли на лестнице, он долго стоял наверху, а потом подошел к столу, сел и написал письмо. Запечатав конверт, он приставил его к бутылке.
А потом открыл дверь и прислушался. Он услышал, как миссис Маллиган брела вверх по лестнице, гремя мусорным ведром о ступеньки. Она оставила дверь в кухню открытой, и он услышал ее стенания.
Он тоже оставил дверь открытой, чтобы услышала миссис Маллиган. Он хотел, чтобы она услышала…
Кей Гонда гнала со скоростью семьдесят миль в час по ровным и длинным загородным дорогам, руки ее лежали на рулевом колесе, золотые волосы трепал ветер. Ее длинный, приземистый и блестящий лимузин пролетал мимо оплетенных розами зеленых изгородей, полей люцерны и ферм, от которых автомобиль провожали встревоженные глаза, а выгоревшие на солнце головы укоризненно кивали. Брови ее хмурились, глаза не отрывались от летевшей навстречу дороги. В глазах ее читался последний вопрос, на который еще не было ответа.
Когда она въехала обратно в город, уже вечерело, и первые фонари на перекрестках затевали свою борьбу с красными лучами заката. Мальчишки-газетчики размахивали белыми листами, оповещая об экстренном выпуске. Она не обратила на них никакого внимания.
Подъехав к собственному особняку, она с визгом тормозов на полной скорости остановила машину под белыми колоннами фасада. Торопливо взбежала по ступенькам, цокая каблуками по белому мрамору. В полумраке просторной прихожей нервно расхаживал чей-то явно разгневанный силуэт, замерший на месте как вкопанный при виде ее. Силуэт принадлежал Мику Уоттсу.
Трезвому. В расстегнутой на горле рубашке. Встрепанный, с налитыми кровью глазами он комкал в руке газету.
– Так вот кто к нам пожаловал? – рявкнул он. – Явилась, наконец! Я-то знал, что ты вернешься! Знал, что ты вернешься именно сейчас!
– Позвони в студию, Мик, – проговорила она спокойно, палец за пальцем стаскивая с рук перчатки. – Скажи им, чтобы завтра к девяти часам были готовы к началу съемок. Пусть костюмерша будет в моем бунгало в семь тридцать, и скажи ей, чтобы юбка была хорошо отглажена и чтобы не было никаких морщинок возле карманов.
– Надеюсь, что ты недурно провела время! Надеюсь, что ты от души повеселилась! Но с меня довольно! Ухожу в отставку!
– Мик, ты же знаешь, что никуда не уйдешь.
– В этом и вся чертовщина! В том, что тебе это известно! И зачем я тебя только встретил? Скажи, ну почему я служу тебе как твой пес и буду служить до конца дней моих? Почему я не способен противостоять ни одной твоей безумной прихоти? Почему я должен ходить по городу и распространять эти дурацкие слухи об убийстве, которого ты не совершала, – просто потому, что ты захотела что-то там выяснить! Кстати… ну и как, удалось это тебе?
– Да, Мик.
– Надеюсь, что ты довольна собой! Надеюсь, что ты довольна тем, что натворила!
И он бросил газету ей в лицо.
Она медленно развернула скомканный листок. Заголовок гласил: «Удивительный поворот в деле об “убийстве” Сэйерса». Под заголовком размещалась статья:
«Молодой человек, опознанный как Джонни Дауэс, ранним утром этого дня совершил самоубийство в своей комнате на Саут Мейн-стрит. Тело обнаружила лендледи, миссис Марта Маллиган, услышавшая выстрел и известившая о происшествии полицию. В комнате самоубийцы было обнаружено адресованное полиции письмо, в котором юноша признавался в том, что убил Грантона Сэйерса, проживавшего в Санта-Барбаре миллионера, в ночь на третье мая, объяснив свой поступок застарелой обидой на Сэйерса, из-за которого некоторое время назад он потерял свою работу в гольф-клубе, и попросил полицию прекратить расследование обстоятельств преступления, чтобы не вовлекать в расследование невинных людей. Полиция озадачена этим «признанием» и может истолковать его только как поступок безумца, учитывая заявление, сделанное мисс Фредерикой Сэйерс, сестрой покойного миллионера при допросе полицейскими офицерами.
