Она вырывается, бежит и выскакивает за дверь. Он остается на месте и слушает смех, громкий и беззаботный, удаляющийся по коридору.
Занавес
Акт II
Сцена 3
На экране письмо, написанное крупным, неровным почерком:
«Дорогая мисс Гонда!
Это письмо адресовано Вам, но на самом деле я пишу его себе самому. Пишу и думаю, что обращаюсь к той женщине, которая является единственным оправданием существования этого мира, которой хватает мужества быть этим оправданием. К женщине, которая не надевает на несколько часов маску величия, чтобы потом вернуться к действительности в виде детей/обедов/подруг/футбола и Бога. К женщине, которая ищет это величие в каждой минуте и на каждом шагу. К женщине, жизнь которой не проклятие, не сделка, а гимн. Мне достаточно знать, что такая женщина существует. И я написал эти строки, хотя, может быть, Вы не возьмете на себя труда их прочесть или прочтете, но не поймете меня. Я не знаю, какая Вы на самом деле. Но я пишу Вам такой, какой Вы можете быть.
Джонни Дауэс.
Мэйн-стрит, Лос-Анджелес,
Калифорния».
Огни гаснут, экран исчезает, и на сцене возникает чердак Джонни Дауэса: грязное, непривлекательного вида помещение под низким, косым потолком и темными стенами, покрытыми потрескавшейся штукатуркой. Каморка совершенно пуста, и кажется необитаемой и даже нереальной. Узкая железная кровать у правой стены, сломанный стол и несколько ящиков вместо стульев. Слева в глубине узкая дверь. Вся центральная стена представляет собой большое окно, разделенное рамой на маленькие квадраты. За окном открывается вид на Лос-Анджелес. За темными контурами небоскребов на небе видна первая розовая полоска рассвета. Когда загорается свет, на сцене никого нет, царит полумрак. Интерьер комнаты теряется на фоне потрясающей панорамы сияющего огнями Лос-Анджелеса. Она должна привлекать внимание зрителя так, чтобы он забыл, что находится в помещении, и местом действия являются город и небо. (Во время действия небо медленно светлеет, полоска рассвета растет.)
Слышны шаги, поднимающиеся по лестнице. Под дверью угадывается приближающийся свет. Дверь открывается, входит Кей Гонда. За ней, шаркая ногами, входит миссис Моноган, старая хозяйка дома, со свечой в руке. Ставит свечу на стол и стоит, переводя дыхание после подъема по крутой лестнице, и с любопытством рассматривает Кей Гонду.
Миссис Моноган. Ну, пожалте. Это здесь.
Кей Гонда (медленно оглядывая комнату). Спасибо.
Миссис Моноган. А вы его родственница, да?
Кей Гонда. Нет.
Миссис Моноган (с ехидцей). Так я и думала.
Кей Гонда. Я никогда его не видела.
Миссис Моноган. Так я тебе скажу! Дурной он парень. Ой, дурной! Бездельник-то, настоящий, он-то. Платить – это никогда. На одной работе его больше двух недель не держат.
Кей Гонда. Когда он вернется?
Миссис Моноган. В любую минуту… или никогда, откуда я знаю? Всю ночь его где-то носит, а где, один Бог знает. По улицам, лодырь, шляется, по улицам. Придет как пьяный. Но не пьяный, не! Я знаю, не пьет он.
Кей Гонда. Я его подожду.
Миссис Моноган. Располагайся. (Внимательно смотрит на нее.) Что ль, работу ему хочешь предложить?
Кей Гонда. Нет, у меня нет для него работы.
Миссис Моноган. Опять ему пинка дали три дня назад. А раньше была хорошая работа – посыльным. И долго он на ней продержался по-твоему? И не думай. Потом был подавальщиком в «Гамбургерах Луи». Говорю тебе, дурной он. Я-то уж знаю. Получше тебя.
Кей Гонда. Я его совсем не знаю.
Миссис Моноган. А что его с работы гонят, так я их и не осуждаю. Странный он. Не посмеяться, не пошутить. (Доверительно.) Знаешь, что мне его старший из «Гамбургеров-то Луи» сказал? «Сопляк, говорит, сопляк и много о себе воображает, – сказал мне этот Луи, которого гамбургеры-то. – От него у постоянного официанта мурашки по коже бегут».
Кей Гонда. Значит, Луи, которого гамбургеры, так и сказал?
Миссис Моноган. Чистую правду говорю. (Вполголоса.) А знаешь что? Он же в колледже учился, парень этот. И не поверишь, что учился, раз такую работу берет. Чему учился, один Бог знает. И проку от него никакого. И… (Умолкает, прислушивается. На лестнице раздаются шаги.) Вот он! Других таких бесстыжих нет, чтобы в такое время домой являться. (У двери.) Подумай-ка. Может, сможешь для него что сделать. (Уходит.)
Входит Джонни Дауэс. Это высокий, стройный парень, разменявший третий десяток лет; узкое лицо с обтянутыми кожей скулами, твердо сомкнутые губы, чистый, открытый взгляд. Они долго смотрят друг на друга.
Джонни (медленно, спокойно, без удивления или любопытства в голосе). Добрый вечер, мисс Гонда.
Кей Гонда (не может оторвать от него взгляд, в голосе ее звучит изумление). Добрый вечер.
Джонни. Пожалуйста, садитесь.
Кей Гонда. Но вы не хотите, чтобы я здесь осталась.
Джонни. Вы остаетесь.
Кей Гонда. Вы не спрашиваете, почему я пришла.
Джонни. Вы здесь. (Он садится.)
Кей Гонда (вдруг подходит к нему, берет руками его голову и поворачивает к себе лицом). Что случилось, Джонни?
Джонни. Теперь уже ничего.
Кей Гонда. Ты не должен так радоваться моему приходу.
Джонни. Я знал, что вы придете.
Кей Гонда (отходит от него и полным усталости движением опускается на кровать. Смотрит на него, улыбается, но не весело и не дружелюбно). Люди говорят, что я великая кинозвезда, Джонни.
Джонни. Да.
Кей Гонда. Они говорят, что у меня есть все, чего можно только пожелать.
Джонни. Разве это действительно так?
Кей Гонда. Нет. Но откуда ты знаешь?
Джонни. Почему вы решили, что я это знаю?
Кей Гонда. Джонни, а ты никогда не смущаешься, когда говоришь с людьми?
Джонни. Нет. Очень смущаюсь. Всегда. Я не знаю, что им сказать. Но сейчас не смущаюсь.
Кей Гонда. Я очень плохая женщина, Джонни. Все, что ты обо мне слышал, правда. Как и то, чего ты не слышал. Я пришла сказать тебе, чтобы ты не думал обо мне так, как написал в письме.
Джонни. Вы пришли именно для того, чтобы сказать: все то, что я написал в письме, правда. Все и даже больше.
