В отделе рекламы по плечу Моррисона Пиккенса похлопали четыре разные руки, четыре лица посмотрели на него пустыми, но ласковыми глазами, так как если бы никогда прежде на слыхали имени Кей Гонда, но все-таки с большим трудом припомнили его, а припомнив, поняли, что ничего о ней не знают, кроме самого имени. И лишь одно лицо, пятое, склонилось к уху Моррисона Пиккенса и шепнуло:
– Приятель, нам ничего не известно. Не положено знать. Но даже если бы было положено, мы все равно ничего не знали бы. Помочь тебе может только один человек. Может помочь, но на это заранее не рассчитывай. Ступай-ка к Мику Уоттсу. Уверен в том, что этот бездельник кое-что знает.
– С чего бы вдруг? Кстати, он трезвый?
– Нет. Пьянее обычного.
Мик Уоттс исполнял обязанности личного агента Кей Гонды. Его успели уволить из каждой студии Голливуда, из каждой газеты на обоих берегах континента и из многих газет между этими двумя берегами. Однако Кей Гонда взяла его в фирму Фарроу. Там ему платили большие деньги и не возражали против его персоны, как не возражали против появления датского дога Кей Гонды на любимом шезлонге Энтони Фарроу и императрицы Жозефины.
У Мика Уоттса были светлые волосы с платиновым оттенком, лицо убийцы и голубые младенческие глаза. Он сидел в своем офисе, уронив голову на лежавшие на столе руки. Когда Моррисон Пиккенс вошел, он посмотрел на него кристально чистыми голубыми глазами, однако Пиккенс понимал, что они ничего не видят, ибо из-под стола выглядывали две пустые бутылки.
– Отличная сегодня погодка, Мик, – предложил тему Моррисон Пиккенс.
Мик Уоттс кивнул и ничего не сказал.
– Отличная и жаркая, – продолжил Моррисон Пиккенс. – Жуткая сегодня жара. Что, если мы с тобой сегодня сползаем в каптерку за чем-нибудь жидким и холодным?
– Я ничего не знаю, – отреагировал Мик Уоттс. – Побереги свои деньги. Уматывай.
– О чем ты говоришь, Мик?
– Ни о чем, совершенно ни о чем, и это относится вообще ко всему.
Моррисон Пиккенс заметил вставленный в пишущую машинку листок пресс-релиза, который сочинял Мик Уоттс. И не веря своим глазам, прочитал: «Кей Гонда не готовит на себя и не вяжет себе штанишки. Она не играет в гольф, она не призирает младенцев, не жертвует на жизнь госпиталям для бездомных лошадей. Она не чтит старость своей старой доброй матушки, потому что у нее нет никакой старой доброй матушки. Она не похожа на нас с вами. Она никогда не была похожа на нас с вами. Она не похожа на все, что знакомо вам, говнюки».
Моррисон Пиккенс укоризненно покачал головой. Мик Уоттс явно не возражал против того, чтобы он прочел эти строчки. Мик Уоттс оставался на месте и рассматривал стену таким взглядом, словно успел забыть о самом существовании Пиккенса.
– Вот что, Мик, тебе, по-моему, уже пора снова выпить… а?.. как ты на это посмотришь, Мик? – проговорил Моррисон Пиккенс. – Вижу, тебе хочется.
– Я ничего не знаю о Кей Гонде, – произнес Мик Уоттс. – Я никогда не слышал о ней… Кей Гонда. Забавное имя, правда? И что в нем? Однажды я ходил к исповеди, давно… очень давно… и там говорили об искуплении всех грехов. Смешное дело, крикни «Кей Гонда» и думай, что твои грехи омыты. Заплатишь четвертак за место на балконе – и выходишь чистый как снег.
– Впрочем, если хорошенько подумать, Мик, – проговорил Моррисон Пиккенс, – я больше не буду предлагать тебе выпить. Давай лучше перекусим.
– Я не голоден и про голод забыл много лет назад. Но она голодна.
– Кто? – немедленно спросил Моррисон Пиккенс.
– Кей Гонда, – ответил Мик Уоттс.
– А ты знаешь, где она теперь собирается есть?
– На небе, – ответил Мик Уоттс. – На синем небе посреди белых лилий. Очень белых лилий. Только она туда не попадет.
– Не понимаю тебя, Мик. О чем ты на этот раз?
– Не понимаешь? Она тоже не понимает. Только все это бесполезно. Бесполезно даже пытаться распутать этот клубок, потому что как только начинаешь его мотать, немедленно оказывается, что на руках твоих больше грязи, чем ты в состоянии стереть. Во всем мире не хватит полотенец, чтобы стереть ее. Не хватит, понимаешь. В этом и вся беда.
– Ладно, забегу к тебе в следующий раз, – проговорил Моррисон Пиккенс.
Поднявшись, Мик Уоттс пошатнулся, выудил бутылку из-под стола, основательно приложился к ней, и, снова выпрямившись в полный рост, поднял сосуд к потолку, и, покачиваясь на ногах, торжественным тоном произнес:
– Великий поиск. Поиск не имеющих надежды. Почему не имеющие надежды всегда хотят надеяться? Почему нам нужна эта самая надежда, если нам становится лучше, когда мы даже не подозреваем, что ее можно обрести? Почему она делает это? Почему ей нужно причинять себе боль?
– До свидания, – распрощался Моррисон Пиккенс.
В последнюю очередь Моррисон Пиккенс на своем пути посетил костюмерную Кей Гонды. Ее секретарша, мисс Терренс, как обычно, находилась в приемной. Мисс Терренс не имела никаких известий от Кей Гонды уже два дня, однако каждый день являлась в костюмерную в точности в девять утра и просиживала за безупречным стеклянным столом до шести вечера. Мисс Терренс была в черном платье с ослепительно белым воротником. На носу ее сидели квадратные, без оправы очки, отлакированные ноготки отливали розовым перламутром.
Мисс Терренс ничего не знала об исчезновении мисс Гонды. Она не видела ее с тех пор, как мисс Гонда два дня назад отправилась в Санта-Барбару. Однако она предполагала, что после того обеда мисс Гонда возвратилась в студию, скорее всего уже ночью. Ибо когда она, мисс Терренс, вошла в костюмерную на следующий день, то заметила, что из разложенной веером корреспонденции мисс Гонды исчезли шесть писем.
2
Джордж С. Перкинс
«Дорогая мисс Гонда!
Не скажу, что я являюсь постоянным посетителем кинематографа, однако ни одной вашей картины я пока не пропустил. И я даже не могу сказать, что так уж люблю ваши фильмы. Например, комедии с Вилли Вуки нравятся мне куда больше. Однако в вас есть нечто такое, что я непременно должен видеть. Иногда мне кажется, что в тот день, когда я перестану хотеть видеть это… в тот день я пойму, что более не живу на свете. Это нечто такое, чему я не могу даже дать имени, нечто такое, что у меня было, и я потерял его, но вы храните его для меня, храните для всех нас. Оно было у меня давным-давно, еще в детстве. Вам известно, как это бывает: когда ты очень молод, впереди тебя ждет нечто, настолько огромное, что ты боишься его, боишься, но ждешь, и оттого так счастлив. Но годы проходят, и оно так и не приходит. A потом ты однажды вдруг обнаруживаешь, что больше ничего не ждешь. Тобой овладевает печаль, и это глупо, потому что ты даже не представлял, чего именно ждешь. Я гляжу на себя и не знаю. Но когда смотрю на вас, знание возвращается.
И подчас я думаю, что, если бы каким-то чудом подобное вам существо вдруг объявилось бы в моей жизни, я бросил бы все, последовал бы за вами и с радостью положил бы свою жизнь к вашим ногам, ибо, понимаете ли, я еще остаюсь человеком.
