– Дык, «Центрального» нет уже давно, – перебил политического деятеля Мотыль. – Уже и никто не помнит, что такой был.
– В смысле? – поднял брови сбитый с мысли Карапет.
– Да как «Юбилейный» рынок построили, так «Центральный» сразу и ликвидировали. «Центральным» теперь кабак называется. Там та-акие телки на шесте крутятся! Прикинь, кар… этот, Федорыч, какая у них силища в руках, что они по этому шесту, будто в невесомости летают! Это ж ежели какая из них своими ручонками мужика за горло ухватит… М-да… Тебе, Федорыч, надо обязательно сходить посмотреть.
– Я не понял, Мотыль, ты чо мне тут как лошаре какому-то про телок втуляешь? Я чо, стриптизерш не видел, что ли? Я те чо, сюда с Чукотки какой-нить прикатил, в натуре?
– Чо-та я это, в натуре, лоханулся, – смутился Евсиков. – Косяк за мной, без базара, этот…
– Александр Федорович, – подсказал запнувшемуся братку Карапет. – Можно – господин Карасев. Но это лучше при посторонних. А то как-то слишком официально. А мне этот официоз, честно тебе скажу, Мотыль, еще в столице надоел хуже горькой редьки.
После последних слов Карапета Евсикову представилась тарелочка с горкой тонких белоснежных ломтиков редьки, политых ароматным подсолнечным маслом. Рядом миска с квашеной капусткой, кое-где краснеющей полосочками морковки, и усыпанной веснушками семян укропа. И, хоть Мотыль и не был сторонником алкогольных возлияний, но при таком натюрморте никак нельзя было обойтись без запотевшего лафитничка с водочкой.
Николай непроизвольно шумно сглотнул заполнившую рот слюну, получив которую, обманутый желудок громко заурчал.
– Ты чего это? – удивился вновь сбитый с мысли Карапет.
– С утра не жрал ничего, – смущенно заявил Мотыль, и словно в подтверждение, желудок вновь глухо проурчал.
Обозвав кореша рабом желудка, Карасев поведал ему о том, что первоочередным партийным шагом в городе будет овладение офисом фирмы «!Осколец», а по возможности и прилегающим парком.
Услышав об этом, Евсиков открыл было рот, дабы сообщить о том, что одним из владельцев фирмы является та самая бикса, которую он когда-то похитил по заданию Карапета, и из-за которой тот сейчас выставил ему счет в сто кусков. Однако мелькнувшая мысль заставила повременить с этим. Пусть-ка этот столичный гусь сам померяется силенками с Вороном. А он, Мотыль, будет рад, если они оба друг другу рога пообломают. Хотя, к Ворону у него счет круче, потому он по мере сил поможет Карапету. Но предупреждать ни о чем не будет. А то, кто знает, может этот столичный фраер только понтуется, а на самом деле нет за ним никакой партийной силы. Вот и проверим эту силу на бомже, о которого, по слухам, уже кое кто из местных зубки пообломал. А там, как знать, может, и действительно на этот раз Мотылю улыбнется фарт, и он пристроится на тепленькое местечко… Чем там эта политическая братва занимается-то?
Размышляя таким образом, Мотыль вышел от Карапета и, бросив подозрительный взгляд на крутившихся возле «Доджа» двоих представителей современной «ушедшей за „Клинским“ молодежи, открыл дверь автомобиля. В этот момент в поясном футляре завибрировал мобильник. Не глядя на номер, он поднес трубку к уху:
– Да.
– Слышь, Колян, я чо-та не въеду, – раздался голос Баламута. – Куда пацан-то делся? Ты чо, его забрал?
Опешивший Колян несколько мгновений смотрел на телефон, борясь с диким желанием грохнуть его об асфальт. Затем, глубоко вздохнув, снова поднес к уху.
– придурок, ты ж его закопал.
– Как закопал? – не понял Вовчик. – Где?
– Как, как, – передразнил Евсиков. – Лопатой. На соседнем участке.
– Ты чо, Колян…
Злорадно ухмыляясь последнему услышанному паническому воплю, Мотыль отключил телефон и, заведя двигатель, отъехал от дома Крота, ставшего временным офисом партии «Недра России».
– 25 -
– Видал, какие тачки мазевые к нему приезжают? – кивнул на отъехавший автомобиль Лешик.
– Да этому «Доджу» сто лет в обед, – презрительно сплюнул Кабан. – И он не к Карасевым приезжал, а к Кротину.
– Дык, и Карась этот столичный у Кротина зависает. Я тебе отвечаю – у него бабла немеряно. Видал, какую пухлую барсетку он с собой таскает?
– Ну и как ты ее ломануть собрался? Он же постоянно на тачке ездит. Не у калитки же его товарить?
– А это тебе, Кабан, не в шахматы играть и не сумочки у теток отнимать. Тут думать надо. Но ты не боись, – ободряюще хлопнул по пухлому плечу товарища Лешик. – Думать – моя прерогатива.
– Чего твоя? – удивился Кабан.
– А что если колеса на тачке пропороть? – уже начал мыслить Лешик, и тут же отрицательно замотал головой: – Не. Не прокатит. Этот фраер все равно пешком не пошкандыбает.
Приятели были из числа той молодой поросли, что обижалась на весь мир, начиная с родителей, которые назло своим детям не стали миллионерами, и тем самым лишили собственных отпрысков беззаботной и обеспеченной юности, и заканчивая погрязшим в коррупции государством, не желающим открывать дорогу к славе и богатству талантливым представителям провинциальной молодежи, вынужденным влачить жалкое существование, перебиваясь родительскими подачками.
Если Кабану предки хотя бы купили справку о врожденном пороке сердца, навсегда отмазавшую его от армии, то Лешику приходилось решать эту проблему самому. Он каждые полгода за месяц до начала призыва ограничивал себя в еде и периодически принимал особый порошок, после которого сутки не слазил с унитаза. В итоге на призывную комиссию являлся наглядным пособием жертвы анорексии.
– А-а, жертва деятельности материнских комитетов, – узнал его этой весной главврач медкомиссии и бросил взгляд на бумаги: – Что тут у нас? Нарушение деятельности желудочно-кишечного тракта… Ха. В мозгах у тебя, парень, нарушение. Уже бы год, как отслужил. А то ведь сдохнешь, не дотянешь до конца призывного возраста.
– Ага, в армии быстрее сдохнешь, – возразил Лешик. – Там по башке табуреткой хряснут, и капец.
– Тьфу, – в сердцах сплюнул главврач и, удержавшись от комментария, что, скорее всего, мамку юного придурка уже хряснул кто-то табуреткой по пузу, когда та была беременна, пробурчал: – Впрочем, один хрен, в армии такие придурки не нужны.
С тех пор прошел месяц. Лешик немного отъелся. Хотя в сравнении со своим упитанным приятелем все равно выглядел довольно плачевно.
Идея грабануть приехавшего из столицы родственника Карасевых возникла у него тогда, когда он случайно увидел, как тот, расстегнув толстую кожаную барсетку, вытянул из нее новенький штукарь и отдал купюру дядьке Юрке Кротину. Представив, сколько таких штукарей могут там скрываться еще, Лешик понял, что их количества вполне хватит на решение армейской проблемы, и еще немало останется. А ведь там могут быть и пятитысячные… А то и вовсе баксы или еврики. Хотя, лучше бы родные «деревянные» – они проще и понятнее.
