Комиссар, по обыкновению, был занят составлением бумаг, а Некрытов расхаживал по вагону, нарушая покой пронзительным скрипом сапог. Чего только не делали командир и его подчиненные, чтобы обеззвучить эти кожаные чудовища. Пропитывали машинным маслом, окунали в горячую воду – все было напрасно: стоило их надеть, как сапоги тотчас же начинали визжать на все лады.
На просьбы бойцов избавиться от сапог Комбат оставался глухим. Доводы Новикова и Ратникова, что сапоги демаскируют его в темноте, тоже не имели воздействия.
Громила отдыхал на боковой шконке, ворочаясь с бока на бок, безуспешно пытаясь уснуть под скрип командирских сапог. Вдруг он подхватился с лежака, подсел к комиссару и заговорщически зашептал:
– Надо принимать меры к… сапогам Комбата, иначе они нас изведут. Я сапоги имею в виду. Нельзя так измываться над нами.
Новиков отложил авторучку и посмотрел на Громилу.
– Чего ты от меня хочешь?
Не решаясь сказать главного, тот начал вязать петли вокруг да около.
– В твои обязанности, как комиссара, входит забота о подчиненных?
– Естественно.
– Вот и побеспокойся, чтобы ребята могли нормально отдыхать, а не слушать вой голодных собак. Избавь нас от этих крокодилов.
Новиков почесал затылок и с нескрываемым интересом спросил у подчиненного:
– Что я могу сделать, если сам Некрытов не хочет с ними расстаться? Топором их порубить, что ли?
Громила энергично затряс головой.
– Не надо их рубить, комиссар. Если избавляться от сапог, так с пользой для личного состава. Тут ко мне подходила женщина, интересовалась, нет ли у нас лишней пары сапог в обмен на ведро яиц. Может, сапоги… того?
– Добро, я подумаю, – пообещал комиссар.
Учитывая, что исполнение служебных обязанностей здесь сопряжено с большими физическими и нервными перегрузками, в предложении Громилы был резон. В самом деле, ребята заслуживали нормального человеческого отдыха. Принимая во внимание волосатость Комбата, он не полысеет от горя, лишившись своих ботфортов. Если гора не идет к Магомету…
Ближе к вечеру Некрытов прилег немного покемарить. Проснувшись, он не стал утруждать себя натягиванием сапог, а сунул ноги в удобные туфли и отправился в штаб заставы.
Громилу комиссар отловил на улице и коротко приказал:
– Давай действуй! Сапоги в купе, под его шконкой.
Однако инициатор сделки наотрез отказался выносить командирскую обувку из вагона и пояснил:
– Комбат в краже меня обвинит, потом не докажешь, что я действовал с согласия комиссара.
Новиков в негодовании зашипел на осторожного бойца:
– Хочешь и рыбку съесть, и костью не подавиться. Стой и жди меня на этом месте.
Он сам вынес из вагона злополучные комбатовские сапоги со стоячими, будто жестяными голенищами и передал их Громиле.
Через полчаса на складе Гусельникова на проволоке, пропущенной через перекладину (чтобы не добрались крысы), покачивалось большое эмалированное ведро, в котором было не менее ста двадцати отборных куриных яиц. Бартер состоялся.
Комбат вернулся поздно, предварительно побывав на всех трех постах, и, ничего не заподозрив, завалился спать.
Наутро он поднялся с головной болью и легким ознобом.
Он взял у Дока градусник и измерил температуру – тридцать семь и пять.
– Ничего страшного, небольшая простуда, – успокоил его Зайцев, давая выпить жаропонижающую таблетку. – К обеду все пройдет, Николай Николаевич.
Вчера Некрытов отказался от ужина и сейчас, несмотря на недомогание, ощущал голод.
– Гусельников! Что у нас сегодня на завтрак, опять каша?
Из-за перегородки соседнего купе высунулась шишковатая голова помощника по тылу, она была посажена на длинную шею, что очень соответствовало его фамилии.
– Недооцениваешь ты нас, Комбат, – обиженно засопел Гусельников. – Сегодня каждый из нас будет завтракать глазуньей из трех яиц.
– Вот даже как! – оторопел Некрытов. – Откуда такие харчи?
– Работаем, – неопределенно ответил тыловик, убирая голову обратно в свой отсек, где он квартировал вместе с Ратниковым и Доком.
По настоянию Новикова в столовую Некрытов не пошел, прилег снова на шконку, укрывшись двумя одеялами, чтобы пропотеть после таблетки и вместе с излишней влагой исторгнуть недуг.
– Поднимайся, командир, – сказал вернувшийся из столовой Новиков. – Все болезни лечатся нормальной здоровой пищей. Вот твоя яичница, у меня в заначке банка меда есть. Сейчас хорошо покушаешь, чайку с медком пошвыркаешь – и вся канитель.
Он поставил перед Некрытовым плоскую железную тарелку с яичницей, густо посыпанной шинкованным зеленым луком.
– Ты рубай, а я пойду в радийное, вскипячу чаек.
Когда он с чайником зашел в купе, то застал Некрытова стоявшим на четвереньках. Он шарил под лежаком.
– Что-то, комиссар, я сапог своих не вижу, – сказал он озабоченно.
– Не найдешь ты их там, – пояснил Новиков. – Потому как сегодня отряд ими позавтракал.
– Вадим, я не понял.
– Да что там понимать! Подвернулся бартер: сапоги против ведра яиц. Вот вчера вечером я пожертвовал твоими прохарями, так сказать, во имя общего блага.
Лицо Некрытова стало медленно багроветь.
– Комиссар… – отыскивая подходящие слова, нараспев протянул Комбат. – Ты ответишь за разбазаривание казенного имущества. В Управлении я этот вопрос поставлю ребром.
– Не смеши, – отмахнулся от него Новиков. – Какое имущество? Сапоги давно списали, да ты их и не получал в Управлении. Гусельников раздобыл их в Моздоке. В конце концов, тебя просили не ходить в сапогах по вагону, не беспокоить ребят. Думаю, я поступил по совести и с пользой.
– Ладно, черт с ними! – примирительно махнул рукой отходчивый Некрытов. – Однако нехорошо получилось: сожрали сапоги командира.
– Ничего плохого не произошло, – успокоил его заместитель. – Просто, при возникшей необходимости, использовали сапоги на благое дело. Хочешь, прими этот факт за шутку.
– Хороша шутка, – только и сказал Комбат.
Глава 13
«Жучок»
До самого обеда Косихин медведем-шатуном бесцельно слонялся по заставе, не находя себе дела. Осунувшееся лицо его с набрякшими мешками под глазами говорило о том, что прошедшая ночь выдалась для него непростой. В голове растревоженным пчелиным роем гудели мысли. Ослушаться Акрама означало ускорить встречу с безносой старухой, но и исполнение приказа чеченца было с дурным запашком предательства.
От наряда в баню он категорически отказался, сославшись на плохое самочувствие и необходимость отдохнуть перед дежурством. Внешний вид подтверждал его отказ. Поэтому Костин был немало удивлен, когда Косихин добровольно изъявил желание бдеть вахту в самое трудное время суток – с двенадцати ночи до шести утра.
