Конечно, сначала она была ему благодарна, очень благодарна: он спас ее от немедленного расстрела, от нового насилия омерзительного Тюленева, он обеспечил ей, а значит, и ее семье спокойную и сытую жизнь, но… Но чем дальше Старая Пунерь уходила в прошлое, тем чаще казалось Тамаре, что Тюленев и Лозиков ведут между собой какую-то игру, а она – всего лишь пешка на шахматной доске их взаимоотношений.
Почему ей так казалось? Да потому, что за эти почти полгода, которые она служила секретаршей и любовницей Лозикова, а также тайной осведомительницей Тюленева, она передала на своего шефа такое количество компромата, что Бориса Борисовича следовало давным-давно не то что за решетку отправить, но даже к стенке поставить – по законам военного-то времени! Но ничего подобного не происходило. Лозиков умудрялся выходить сухим из любой воды, непостижимым образом заранее узнавая о проверках из главка (начальство его конторы находилось в Москве) и милицейских рейдах. Это озадачило Тамару. Она, конечно, была довольно-таки легкомысленной раззявушкой (так ее мама называла – любя, конечно, но это было очень близко к правде), однако совсем даже не глупа. И вскоре поняла: предупреждения о проверках исходят от Тюленева! Ему выгодно, чтобы Лозиков по-прежнему оставался начальником «Гутапсбыта». При этом Тюленев хочет знать обо всем, что творится в конторе, – затем и подсунул Лозикову Тамару. Их что-то объединяло, этих двух людей…
Тамара села на «однёрку», как называли в Горьком трамвай номер один, который шел от вокзала. Ехать нужно было примерно полчаса – до улицы Дзержинского. В вагоне, при меркнущем закатном свете, она наконец-то взглянула на свою правую руку. Сегодня, прощаясь и извиняясь, что вынужден отменить свидание, Лозиков надел Тамаре на безымянный палец этот перстень: тяжелый, золотой, с прекрасным изумрудом, словно бы лежащим в зубчатой, узорчатой корзинке.
Это было необычайно красивое старинное кольцо, которое вполне могло бы называться фамильной драгоценностью (это выражение Тамара встречала только в книжках, и оно казалось ей невероятно романтичным и волнующим). Пожалуй, Лозиков и в самом деле в нее влюблен. Возможно, он даже сделал бы ей предложение (не зря же надел кольцо на тот палец, на котором носят обручальные кольца!), если бы уже не был женат и не имел двоих детей. Семью он отправил в Дальнее Константиново, к матери: якобы дети слабы здоровьем, им полезны деревенский воздух и парное молоко. Однако Тамара подозревала, что Лозиков просто обеспечил себе полную свободу от надзора жены: делать что хотелось и спать с кем хотелось.
Например, с Тамарой Морозовой…
Она не сводила глаз с кольца. Надо надеяться, это не одно из украшений мадам Лозиковой, забытое ею дома и передаренное ее мужем любовнице? Было бы довольно противно… Впрочем, такие перстни не забывают! Их носят не снимая, их берегут, ими любуются и хвастаются. Интересно, откуда оно у Лозикова?.. Хотя чего тут голову ломать: скорее всего Борис Борисович получил в качестве взятки за очередной автомобиль, который ушел очень налево, – вместо того, чтобы быть распределенным какому-нибудь районному начальству.
Странно и совершенно непонятно! В это тяжелое время, когда, казалось бы, был налажен строжайший государственный учет и контроль над каждым граммом муки и куском хлеба, когда большинство народу голодало, когда все начальство под угрозой кары принуждено было изрядно поприжать свои потребности «выглядеть», «казаться», «барствовать», еще находились люди, готовые на все, чтобы заполучить новый автомобиль. Эти люди обладали бронью, которая защищала их от фронта, пайками, которые позволяли есть не просто сытно, но и приторговывать остатками на черном рынке, окладами, которые даже в военные годы давали возможность их женам заказывать одежду и обувь у самых дорогих портных и сапожников. И они готовы были рискнуть всеми этими льготами только ради того, чтобы, к примеру, заменить старенький «фордор» на новенькую «эмку», или, наоборот, «эмку» первых лет выпуска на новейшую, предвоенную, а то и «командирский» ГАЗ-61–73. «Легковушек» больше не выпускали: Горьковский автозавод полностью перешел на производство техники для фронта (это, конечно, была строжайшая военная тайна, однако в Горьком ее знал каждый мальчишка), и все же неведомым образом Лозиков умудрялся их получать и распределять по предприятиям.
Тамара помнила рассказы Ольги о предшественнике Лозикова, Андреянове, который брал взятки и распоряжался государственными автомобилями, как своими собственными. Но это было все-таки в мирное время! А как можно так вольготно себя чувствовать теперь, в войну?..
Да никак – если, конечно, не имеешь покровителя в тех самых карательных органах, которые должны расхитителей государственной собственности и взяточников строго наказывать. Тамара наконец догадалась, что Тюленев был именно таким покровителем для Лозикова. То есть выходило, что, даже докладывая о преступлениях своего начальника и любовника, она покрывала эти преступления? Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно… И Тамара совершенно не представляла, как выпутаться из этой ситуации.
Говорить об этом с Ольгой было бессмысленно. Тамара даже не представляла, что они с подругой станут совершенно чужими людьми! Война перекраивала характеры, иногда просто-таки перелицовывала людей, Тамара это знала по себе. Но если многие, как она сама, пускались во все тяжкие ради того, чтобы выживать, и выживать сытно, Ольга изменилась в другую сторону. Сама рассказывала, что раньше и в борделе побывала, и какого-то человека в тюрьму отправила, и Фаина Ивановна из-за нее срок отсидела, а теперь стала какая-то слишком уж правильная, жила, как будто по линеечке шла. Подумать о другом мужчине, кроме своего мужа, не могла. И, конечно, она бы лучше под пулю Тюленева пошла, чем согласилась задрать для него юбку. К продуктам, принесенным Тамарой, Ольга не притрагивалась: якобы не может есть ворованное. Все, что не получено по карточкам, а добыто на черном рынке, было для нее ворованным. Ладно хоть не запрещала детям питаться нормальной едой, а не какими-нибудь «калябушками», которыми их стращала Фаина Ивановна! А еще Ольга беспрестанно пилила Тамару за то, что она начала пить. А вот интересно, как иначе можно забыть то, что произошло в Старой Пунери? Не выпьешь на ночь – снова перед тобой появится тот залитый чернилами, шаткий конторский стол, на который она опиралась, когда ее насиловал Тюленев, снова услышишь его тяжелое дыхание. И ничуть не помогало сознание того, что это всего лишь сон… Только алкоголь давал возможность спать безмятежно, видеть прекрасные сны о том чудесном времени, когда еще была жива мама, когда рядом был Виктор, о котором вот уже почти год нет ни слуху ни духу… Как, не выпивая, пережить неутихающий страх: ведь Тамара стала пособницей преступников, и, рано или поздно, расплаты не миновать?..
Ольга сначала убеждала все рассказать Егорову. Все-таки он тоже служит в НКВД. Он должен помочь Тамаре освободиться от Тюленева, да и от Лозикова!
Кстати, надо отдать справедливость Ольге – именно ей первой пришла мысль о том, что Тюленев и Лозиков связаны одной веревочкой. Именно она первая начала твердить, что Тамара своим молчанием покрывает преступников. Однако Тамара продолжала молчать.
– Ты просто боишься лишиться этой жратвы! – с презрением бросила однажды Ольга.
