– Мертвых легко прощать, – возражает Шакал. – Уж поверь мне, – добавляет он, и его рот едва заметно кривится.
Неужели в нем осталось что-то человеческое? Он никогда в этом не признается, но в его голосе слышится сожаление. Адриус всегда хотел заслужить одобрение отца, неужели ему и правда жаль, что так вышло? В самом деле? Он смог простить отца после его смерти и теперь скорбит по нему?
Шакал поднимает с колен короткий золотой жезл, нажимает кнопку, и жезл превращается в скипетр с черепом шакала, венчающим пирамиду Сообщества. Эту вещицу сделали специально для него по моему заказу больше года назад.
– Как видишь, я не расстаюсь с твоим подарком, – произносит он, поглаживая череп шакала. – Мне всю жизнь дарили львов. Так банально! Мой злейший враг знает меня лучше, чем любой из друзей. О чем это говорит?
– Ты – скипетр, я – меч, – отвечаю я, игнорируя его вопрос. – Был у нас такой план.
Я сделал ему этот подарок, чтобы он почувствовал себя любимым, понял, что у него есть друг. Да, я был готов стать его другом и помочь ему измениться, как это произошло с Виргинией и может случиться с Кассием.
– И каково оно? Все так, как ты представлял? – спрашиваю я.
– Что – все?
– Занять трон отца.
– Нет, – говорит он после долгой паузы, взвешивая каждое слово. – Нет, все совсем не так, как я ожидал.
– Ты ведь хочешь, чтобы тебя ненавидели, правда? Поэтому ты убил моего дядю, хотя в этом не было никакого смысла. Поэтому позвонил мне. Хочешь ощутить свою важность. Прости, я не испытываю к тебе ненависти.
– Лжец!
– Это правда.
– Я убил Пакса, твоего отца, Лорна…
– Ты не вызываешь у меня ненависти, только жалость.
– Жалость? – отшатывается он.
– Ты – лорд-губернатор Марса, один из самых могущественных людей во Вселенной. С такой властью ты можешь делать все, что угодно. Но тебе этого мало, и так было всегда. Адриус, ведь ты не пытаешься что-то доказать своему отцу, мне, Виргинии, верховной правительнице. Всего-навсего желаешь убедиться в собственной значимости, потому что сломлен внутри и ненавидишь себя за это. Ты бы хотел родиться таким, как Клавдий или Виргиния. Хотел бы быть похожим на меня.
– На тебя?! – презрительно ухмыляется он. – На грязного алого?
– Я – не алый, – говорю ему я, показывая свои руки, на которых больше нет знаков.
– Ты даже не дорос до того, чтобы выбрать цвет, Дэрроу? Типа ты такой гомо сапиенс, случайно попавший в мир богов?
– Богов? – качаю головой я. – Нет, Адриус, ты – не бог. И даже не золотой. Ты просто человек, который считает, что титулы сделают его счастливым. Ты стремишься к высотам. Но на самом деле тебе просто хочется любви. Правда?
– Любовь – удел слабаков! – презрительно фыркает он. – Единственное, что нас с тобой роднит, Дэрроу, – это жажда первенства! Ты думаешь, что у меня слишком много амбиций, что я всегда буду хотеть чего-то большего, но посмотри в зеркало! Ты точно такой же! Посмотри и расскажи своим алым дружкам о себе! Я-то знаю, что после жизни с нами ты потерял себя, ведь тебе отчаянно хотелось стать золотым! Я понял все по твоим глазам еще в училище. Я видел это лихорадочное желание на Луне, когда предложил тебе править вместе, и позднее, когда ты ехал на триумфальной колеснице у подножия цитадели. Из-за этой жажды мы с тобой обречены на вечное одиночество!
Удар попадает точно в цель, и я испытываю тот самый бездонный страх, который поселила во мне тьма. Страх одиночества. Я боюсь, что мне никогда больше не суждено обрести любовь.
– Ты ошибаешься, брат. – Мустанг вдруг подходит ко мне, и Шакал делает шаг назад, увидев сестру. – У Дэрроу была жена. Семья, которую он любил. Ему не много было нужно для счастья. Ты же владел всем, чего только можно пожелать, однако страдал. Тебя сделала несчастным зависть, – произносит она, и я вижу, как мнимое спокойствие Шакала улетучивается на глазах. – Поэтому ты убил отца, Куинн, Пакса. Но это не игра, братец! Не один из твоих лабиринтов…
– Не смей называть меня братом, шлюха! Ты мне больше не сестра! Как ты могла раздвинуть ноги перед дикарем?! Перед скотом! Кто следующий? Бьюсь об заклад, черные уже выстроились в очередь! Ты опозорила наш цвет и наш дом!
В бешенстве я делаю шаг к голограмме, но тут Мустанг останавливает меня, положив руку мне на грудь, и поворачивается к брату:
– Тебе кажется, что тебя никто никогда не любил, брат, но мама любила тебя.
– Если она меня любила, то почему не осталась? – резко отвечает он. – Почему бросила меня?
– Не знаю, – отвечает Мустанг. – Но ведь и я тоже любила тебя, а ты отвернулся от меня. Ведь мы близнецы, мы связаны на всю жизнь! – произносит она со слезами на глазах. – Я защищала тебя много лет, а потом узнала, что это ты устроил убийство Клавдия! – Она моргает, качает головой, пытаясь взять себя в руки. – Этого я не могу простить тебе. Не могу, брат! У тебя была любовь, но ты потерял ее – вот в чем твое проклятие!
– Адриус, скоро мы придем за тобой! – Я встаю плечом к плечу с Виргинией. – Мы разрушим твои корабли! Возьмем штурмом Марс! Продырявим термосверлами стены твоего бункера, найдем тебя и отдадим в руки правосудия, а потом тебя повесят! Когда люк под твоими ногами откроется и ты задергаешься в пляске Сатаны, то поймешь, что все было зря, ведь не найдется ни одного человека, кто захочет повиснуть на твоих ногах и облегчить твои страдания!
Мы отключаемся, бледное свечение голограммы исчезает, и мы остаемся одни под стеклянным куполом и мерцающими над ним звездами.
– Все хорошо? – спрашиваю я, и Мустанг кивает, вытирая глаза.
– Вообще-то, я не собиралась плакать… Прости.
– Если честно, думаю, что я плачу чаще, но в любом случае ты прощена.
– Дэрроу, у нас правда все получится? – спрашивает она, пытаясь улыбнуться.
Глаза красны от слез, праздничный макияж потек, нос порозовел, но я еще никогда не видел ее такой красивой, как сейчас. Мустанг будто пропускает через свое сердце всю жестокость жизни и, не стыдясь, показывает мне недостатки и страхи, присущие лишь ей одной. Сейчас Мустанг несовершенна и настолько естественна, что мне хочется обнять ее и любить долго-долго. И в кои-то веки она – не против.
– Мы должны победить его! Ведь у нас с тобой впереди целая жизнь! – шепчу я.
Невероятно, чтобы такая женщина захотела оказаться в моих объятиях, но тут она кладет голову мне на грудь, я обнимаю ее и вспоминаю, насколько идеально мы подходим друг другу. А где-то вдали течет время и мерцают звезды.
– Надо вернуться на праздник, – вдруг говорит она.
– Зачем? Праздник уже здесь.
Смотрю на нимб золотистых волос. У корней волосы темнее. Вдыхаю их аромат. Не важно, когда я умру – завтра или через восемьдесят лет, я готов всю жизнь дышать ею одной. Но я хочу большего, этого недостаточно. Нежно взяв Виргинию за подбородок, заглядываю ей в глаза. Вообще-то, я собираюсь сказать что-то важное, какие-то слова, которые она бы еще долго вспоминала, но тону в ее глазах и забываю обо всем. Мы по-прежнему стоим на разных берегах, нас разделяет поток вопросов, претензий, обоюдное чувство вины, но и это часть того, что зовется любовью. Идеала не существует, совершенство недостижимо, но есть хрупкие моменты доверия, которые хрусталем звенят в воздухе, не меркнут со временем и ради которых хочется жить.
