– Диктатором? – усмехаюсь я. – Думаешь, я сплю и вижу себя у руля власти?
– Ну кому-то ведь придется, – пожимает плечами Даксо.
Из-за двери доносится громкое покашливание. Мы словно по команде оборачиваемся и видим Холидей.
– Простите, что помешала, сэр! – говорит она, заложив большие пальцы за ремень. – Вас зовет Беллона. Кажется, дело серьезное.
37
Последний орел
Кассий прикован наручниками к больничной каталке в госпитале Сынов Ареса. Он лежит в том самом госпитале, где мои люди умирали от смертельных ран, полученных во время спасательной операции. Они вырвали меня из рук Беллона и Айи. Пострадавшие в боях повстанцы Фобоса и участники других операций занимают все койки. Жужжат и пищат аппараты искусственного дыхания, но взгляды раненых, кажется, говорят громче любых звуков. Прохожу между рядами коек и топчанов, бойцы тянутся ко мне, хотят прикоснуться к человеку, у которого нет на руках рабских знаков. Я стараюсь дотронуться до каждого, но сейчас нет времени обходить весь зал.
Я просил Танцора выделить Кассию отдельную палату, но его все равно поместили в главном зале госпиталя среди пациентов с ампутированными конечностями, рядом с огромным пластиковым тентом, закрывающим печь для кремации. Он лежит на виду у низших цветов и сам пусть вдоволь наглядится на то, что такое настоящая война. Чувствуется почерк Танцора… Кассий находится в тех же условиях, что и все остальные, и нельзя назвать это проявлением жестокости или особым обращением, с ним обходятся так же, как со всеми. Смотрю я на все это, и мне даже хочется угостить старого социалиста выпивкой.
Рядом с койкой Кассия на металлических стульях сидят люди Нэрола: один серый и двое изрядно потрепанных жизнью бывших проходчиков. У них через плечо перекинуты ремни, на которых висят бластеры внушительных размеров. Охранники играют в карты, но, завидев меня, тут же вскакивают и отдают честь.
– Говорят, он меня звал?
– Всю ночь, сэр! – хрипло отвечает алый, тот, что пониже ростом, с интересом разглядывая стоящую позади меня Холидей. – Неудобно вас беспокоить, но он же, мать вашу, олимпиец, так что мы решили передать его слова начальству! А еще, сэр, – шепчет он, наклонившись ко мне и попыхивая мне в лицо дымом синтетической ментоловой сигареты, зажатой в пожелтевших зубах, – этот засранец заявил, что у него есть важная информация!
– Он в состоянии говорить?
– Да, – ворчит солдат. – Говорит мало, но гортань не задета.
– Мне нужно побеседовать с ним с глазу на глаз, – требую я.
– Если что – мы рядом, сэр!
* * *
Доктор и охранники откатывают тележку Кассия в дальний угол зала к аптечному блоку, дверь в который запирается на ключ. Мы с Кассием остаемся наедине между рядов пластиковых контейнеров с лекарствами. Он лежит на тележке и наблюдает за мной, на белой повязке между кадыком и яремной веной проступает едва заметное пятно крови.
– Ты чудом остался в живых, – первым заговариваю я.
Кассий молча пожимает плечами, и я вдруг замечаю, что рядом с ним нет капельницы, а на руке отсутствует морфинный браслет.
– Тебе не дали обезболивающее? – обеспокоенно спрашиваю я.
– Это не наказание. Был консилиум, – говорит он очень медленно, чтобы не повредить швы на шее. – У них морфина не хватает, запасы подходят к концу. Говорят, что на прошлой неделе пациенты проголосовали за то, чтобы самые серьезные лекарства доставались тем, кто лежит на ожоговом или перенес ампутацию. Благородно с их стороны не стонать от боли по ночам, словно брошенные щенки… Знаешь, мне всегда было интересно, слышат ли матери, как их дети плачут и зовут их.
– Думаешь, твоя мать слышит?
– Я никогда не плакал. А мою мать теперь ничего не волнует, кроме мести. Что бы она под этим ни понимала.
– У тебя есть для меня информация? – перехожу я к делу, потому что не знаю, что еще сказать.
Этот человек – мой брат по оружию. Холидей спросила, почему я оставил его в живых, и я стал нести что-то насчет благородства и чести, но в глубине души мне отчаянно хочется, чтобы мы снова стали друзьями. Мне нужна его поддержка. Наверное, это глупо. Должно быть, во мне проснулось чувство вины. А может, я просто поддался его поразительному обаянию и харизме? Или же во мне говорят тщеславие и потребность в любви со стороны тех людей, к кому я испытываю глубокое уважение? Кассия я, несомненно, уважаю. В нем есть подлинное благородство, несмотря на его извращенные понятия о чести. Если уж на то пошло́, я гораздо лучше понимаю, во имя чего сражаюсь.
– Ты или она? – тихо спрашивает он.
– Ты о чем?
– Кто из вас не дал черным выжечь мне глаза и вырвать язык? Ты или она?
– Мы оба.
– Лжец. Если честно, я думал, что она не выстрелит, – продолжает он, пытается дотронуться до шеи, но кандалы не пускают его, отбрасывая назад. – Ты не мог бы снять с меня эти штуки? Ужасно чешется.
– Ты наверняка останешься в живых.
– Ну наконец-то! – хмыкает он. – Теперь ты будешь строить из себя благородного победителя! Думаешь, что раз спас меня, то ты лучше золотых? Стоишь на более высокой ступени развития?
– Возможно, мне придется пытать тебя, чтобы получить нужную информацию, – возражаю я.
– Что ж, это будет неблагородно с твоей стороны.
– А по-твоему, благородно пытать человека три месяца, а потом на девять месяцев засадить его в тесный склеп? Да и вообще, какого черта ты думаешь, что мне есть дело до всех этих разговоров о благородстве и чести?
– Тоже верно, – хмурит лоб Кассий и внезапно становится похож на портрет кисти Микеланджело. – Ты ошибаешься, если думаешь, что верховная правительница вступит с тобой в переговоры. Ради моего спасения она не пойдет на жертвы.
– Тогда зачем же ты служишь ей? – спрашиваю я.
– Это мой долг, – отвечает Кассий, но я начинаю сомневаться в искренности его слов.
В его взгляде сквозит одиночество, тоска по другой жизни. Я вижу, как желание изменить свою судьбу борется в нем с чувством долга.
– Не важно, – говорю я. – Думаю, мы с тобой причинили друг другу достаточно зла. Я не стану пытать тебя. Тебе действительно есть что сказать или будем ходить вокруг да около еще минут десять?
– Дэрроу, ты никогда не задавался вопросом, почему верховная правительница начала переговоры о перемирии? Наверняка ты думал об этом. Она не из тех людей, что склонны к проявлениям милосердия. Тогда почему она решила сделать исключение для Виргинии? Для окраины? Флот Октавии превосходит космические силы губернаторов Газовых Гигантов в три раза! Центр лучше снабжается всем необходимым! Генерал Ромул в подметки не годится Року, и ты это прекрасно знаешь. Почему же правительница отправила нас на переговоры? Почему решила пойти на компромисс?
