– Деревья, земля, трава, вода – здесь ведь ничего подобного не было.
– А человек прежде не умел приручать огонь. Так что перед тобой – подлинная красота, – с вызовом говорит он. – Эта луна – настоящий кошмар, но мы покорили ее благодаря разуму. Благодаря силе духа.
– А может, мы тут просто проездом? – усмехаюсь я.
– Правду говорят, мудрость – не твоя сильная сторона! – грозит мне пальцем Ромул.
– Мудростью не отличаюсь, – соглашаюсь я, – зато знаю, что такое смирение. Поверь мне, есть вещи, которые очень сильно отрезвляют…
– Так он правда держал тебя в клетке? – спрашивает Ромул. – Последний месяц у нас тут разные слухи ходили.
– Правда.
– Как это низко! – с отвращением морщится он. – Многое говорит о твоем враге…
– Твоя дочка не знает, кто я такой, – задумчиво произношу я, глядя на крошечные следы на мощеной дорожке.
Ромул сосредоточенно чистит мандарин, отрывая кожуру безупречно ровными полосками. Ему явно приятно, что я обратил внимание на его дочь.
– В моей семье детям доступ в сеть разрешается только с двенадцати лет. Человек должен расти среди природы, в окружении своих близких. А о чужом мнении моя дочь узнает тогда, когда будет иметь свое собственное, не раньше! Мы – не цифровые коды, а живые люди из плоти и крови, и я хочу, чтобы Гайя хорошенько усвоила это, прежде чем столкнется с миром.
– Поэтому здесь нет прислуги?
– Прислуга есть, но я не хотел, чтобы посторонние видели тебя. К тому же они никакого отношения к Гайе не имеют. Разве хорошие родители позволят, чтобы у ребенка были слуги? – спрашивает он, явно испытывая отвращение при одной мысли об этом. – Дитя, уверенное в собственной вседозволенности, воображает себя пупом земли. Знаешь, почему центр превратился в этакий Вавилон? Потому что ауреи в детстве не слышали слова «нет»! Вспомни свое училище: сексуальное рабство, убийства, каннибализм между кровными братьями! – удрученно качает головой он. – Варварство! Предки бы такого никогда не допустили! Но золотые центра забыли, что жестокость должна быть оправданной. Насилие – это инструмент, оно должно шокировать людей, менять их сознание, ауреи же возвели его в норму, сделали чуть ли не религией. Они создали культуру эксплуатации и считают, что главное в жизни – секс и власть, а когда им говорят «нет», выхватывают меч и силой добиваются желаемого.
– Как они и поступили с твоим народом, – киваю я.
– Совершенно верно, – соглашается он. – Так и мы поступаем с твоим.
Ромул заканчивает чистить мандарин, и у меня появляется ощущение, что он снимает скальп с чьей-то головы. Резким движением он разделяет очищенный фрукт пополам и кидает половину мне.
– Я не склонен к романтическим воззрениям. Не пытаюсь оправдать тот факт, что твой народ находится в подчинении у моего. Мы поступаем жестоко, но такова необходимость.
По дороге на Ио Мустанг рассказала мне, что вместо подушки Ромул кладет под голову камень с развалин древнеримского форума. Его нельзя назвать добрым человеком, по крайней мере по отношению к его врагам, а я – его враг, несмотря на все его гостеприимство.
– При всем желании я не могу забыть о том, что ты – тиран. Сидишь тут и думаешь, что золотые Ио более цивилизованны, чем жители Луны, потому что вы следуете своему кодексу чести, предпочитаете скромный образ жизни и у вас больше самообладания. Однако дисциплинированность еще не говорит о более высоком уровне развития.
– Разве? Порядок – это не показатель цивилизованности? Умение обуздать животные инстинкты и добиться стабильности тоже не имеет значения? – спрашивает он, откусывая от мандарина небольшие кусочки.
– Не является, – отвечаю я и кладу оранжевые дольки на камень. – Но я здесь не затем, чтобы обсуждать философские или политические вопросы.
– Слава Юпитеру! Боюсь, в этих материях мы вряд ли найдем с тобой общий язык, – улыбается он, пристально наблюдая за мной.
– Да, у меня совсем другая цель: поговорить о предмете, в котором мы оба разбираемся лучше всего. О войне.
– О, эта старая неприятная подруга, – качает головой он, бросив взгляд на дверь, чтобы убедиться в том, что мы одни. – Но прежде чем перейти к делу, позволь задать тебе вопрос личного характера.
– Если так нужно – пожалуйста.
– Ты знаешь, что мои отец и дочь погибли на твоей церемонии триумфа на Марсе?
– Знаю.
– В некотором смысле с того момента все и началось. Ты видел, как это произошло?
– Видел.
– Все действительно было так, как говорят?
– Кто говорит? И как было?
– Говорят, что Антония Северус-Юлия топтала череп моей дочери до тех пор, пока не проломила его. Мы с женой желаем знать, правда ли это. Так нам рассказал очевидец, которому удалось спастись.
– Да, – коротко отвечаю я, – это правда.
– Она страдала? – Ромул судорожно сжимает мандарин, из него капает сок.
Вообще-то, на церемонии я не обратил особого внимания на эту девушку. Но впоследствии проклятая ночь снилась мне сотни раз, и я не единожды пожалел, что у меня такая хорошая память. На дочери Ромула было серое платье с вышитым драконом, извергающим пламя. Она пыталась убежать и спрятаться за фонтаном, но проходивший мимо Виксус ударил ее хлыстом по щиколоткам. Рыдая, она попыталась отползти в сторону, но Антония прикончила ее.
– Страдала. Несколько минут.
– Она плакала?
– Да, но пощады не просила.
Ромул смотрит на железные ворота своего уединенного дома, за которыми простирается огромная голая равнина, где ветер гоняет серную пыль. Я понимаю его боль, тяжелое, безмерное горе, которое охватывает тех, кто любил нежное, хрупкое создание, неспособное сопротивляться жестокости этого мира. Его дочь выросла здесь, окруженная любовью и заботой, а потом отправилась на поиски приключений и узнала, что такое смертельный страх.
– Правда может быть жестокой, но лишь она имеет ценность, – тихо произносит он. – Благодарю тебя за твои слова. Мне тоже нужно тебе кое-что рассказать, и, боюсь, моя правда придется тебе не по нраву…
– Сначала скажи: я – не единственный гость в твоем доме? – спрашиваю я, и Ромул вздрагивает от удивления. – У двери стоят военные сапоги, явно начищенные для того, чтобы носить их на корабле, и покрытые налипшей на них местной пылью. Я не оскорблен, не волнуйся. Когда ты не явился на назначенное место встречи в пустыне, я сразу заподозрил нечто подобное.
– Надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу принимать необдуманных решений или действовать опрометчиво.
– Понимаю.
– Два месяца назад я был против планов Виргинии и не хотел участвовать в мирных переговорах. Она отправилась туда самовольно, заручившись поддержкой тех, кого напугали масштабы понесенных нами потерь. Я верю в войну лишь до тех пор, пока она является эффективным политическим инструментом. На тот момент я решил, что наши позиции слишком слабы и, прежде чем вести мирные переговоры, надо одержать хотя бы пару побед. Заключить перемирие тогда означало просто-напросто сдаться. Я рассуждал логично, но слова расходились с делом, и до побед так и не дошло. Император Фабий… умеет действовать эффективно. Как бы я ни презирал центр и всю их культуру, они сумели хорошо натаскать убийц, наладить прекрасное снабжение и поддержку войск. Мы против них – как лилипут против великана. Теперь появился ты. Заключив мир на этом этапе, я могу добиться большего, продолжать войну бессмысленно. Поэтому мне нужно взвесить все за и против.
