Плюгавый подошел к столу, махнул, не закусывая, стакан и знакомым визгливым голосом скомандовал:
— Кувалда, корешок, обломай-ка менту рога. Для начала.
На Сарычева он смотрел равнодушно, словно на матерого волка, посаженного на цепь.
— Будет сделано. — Боксер тут же с готовностью провел «двойку», намереваясь пустить майору кровь и основательно встряхнуть мозги. Правда, несколько самонадеянно. Совершенно инстинктивно Александр Степанович сделал защитное движение, и кулаки нападающего врезались в верхотуру его черепа. Хрустнули выбитые суставы, и Кувалда с яростным матом бережно прижал свою левую руку правой ладонью к животу.
В тот же миг нога плюгавого взметнулась вверх и, подобно пушечному ядру, впечаталась в грудь Сарычева. Удар был неплох, майора вместе со стулом опрокинуло на спину, и хотя он успел выдохнуть и напрячься, в глазах завертелись огненные круги.
— Вот так, падла легавая. — Шибзик все еще скалился, но улыбка у него была какая-то вялая, неестественная, а Сарычев, лежа на спине, делал вид, что сильно ударился затылком и вот-вот отдаст Богу душу — закатил глаза, затрясся как параличный, ощущая в то же время, что стягивающая руки веревка начинает подаваться.
— Ну-ка, воткни туда, где оно торчало, — приказал обсосок с раздражением в голосе, и когда Кувалда вернул майора в исходную позицию, посмотрел на непрекращающего жевать мордоворота. — Хватит, бля, умножаться
[27]
. Пора дело делать.
Тот вытер рукавом жирные губы и вскочил, оказавшись высоким, брюхатым, с разведенными в виде икса ногами.
— Какой красавец! — Его аморфная, лоснящаяся морда нависла над майором, обдавая перегаром и вонью гнилых зубов. Потрепав Сарычева за щеку, он игриво пропел: — Жося, сейчас мы тебе очко расконопатим, акробатом
[28]
у меня будешь, универсалом
[29]
…
Дальше Сарычеву объяснять было не нужно — перед ним стоял «глиномес» — активный гомосексуалист, и перспектива быть оттраханным его не радовала. Майор напряг руки в последнем отчаянном усилии и наконец с облегчением почувствовал, что веревочные кольца подались. В это время мордастый легко приподнял его со стула, заботливо приговаривая:
— Давай, Жося, раздвинься, чтоб мне тебя не ломать. — И тут Сарычев нанес ему сильный поддевающий удар в пах подъемом стопы.
Очень уж Александр Степанович постарался — движение было настолько мощным, что нижняя часть хозяйства «ухажера» проникла в его брюшную полость. Активный отрубился мгновенно, не издав ни звука. Спасавший свою честь майор уже готов был помножить на ноль и прочих присутствующих, как вдруг в руках плюгавого оказалась продолговатая коробочка, из которой вылетели две стрелки с тонкими проводками. Они вонзились Сарычеву прямо в шею, и он упал как подкошенный, даже не успев вскрикнуть. Тело его дернулось пару раз и замерло. Шибзик осмотрел поверженного «глиномеса», пнул ногой его безжизненную тушу и горестно вздохнул:
— Непруха, бля. Все не в жилу, не в кость, не в масть. Надыбай баян. — Это относилось уже к Кувалде, и тот мигом приволок десятикубовую дурмашину в оригинальной упаковке. Впрочем, без особого энтузиазма — все мысли его, похоже, были о подраненных клешнях…
— Ладно, не так, так этак. — Осторожно вколовшись в магистраль
[30]
«глиномеса», обсосок набрал в шприц крови, зачем-то посмотрел на свет и, засадив иглу в вену майора, с ухмылочкой нажал на шток. Подумал и, прошептав: «Кашу маслом не испортишь», — повторил ту же операцию с другой рукой Сарычева. Потом подошел к печке и бросил шприц в ярко горевшее пламя.
— Грузи обоих в лайбу, — обернулся он к Кувалде, сплюнул прямо на пол и вышел на свежий воздух. Чувствовалось, что настроение у него паршивое.
Правда, уже на подъезде к городу, когда в свете фар появилась стая одичавших собак, обсосок несколько оживился.
— Стопори, — приказал он и выпихнул бесчувственное тело мордастого на обочину. — Сожрут и со СПИДом.
Затем, с ненавистью глядя на недвижимого Сарычева, прошипел:
— Я тебе устрою, падла, похмелье. Всю жизнь помнить будешь… — И вытащив бутылку со зловещей надписью «Спирт питьевой», резко повернулся к ощерившемуся Кувалде: — Рот закрой. А менту открой. И пошире…
— Да не пил я ничего, не пил, — еще не совсем проспавшийся, Сарычев, забыв, что он не в своем кабинете, бухнул кулаком по столу — Говорю, не пил!..
— Постой, Александр Степанович, — почти-генерал посмотрел на него укоризненно, — вот, черным по белому гибэдэдэшники пишут, вот пожалуйста: «…в состоянии сильного алкогольного опьянения», «содержание алкоголя в крови» — так, столько-то промилле, «оказался на проезжей части вне зоны пешеходного перехода», так… «привело к дорожно-транспортному происшествию», ну, дальше неинтересно. Так что, они придумали это все?
Сарычев молчал.
— Ствол, удостоверение, эти вот художества, — почти-генерал раздраженно ткнул пальцем в справку из госавтоинспекции, — знаешь, Александр Степанович, ты ведь не был в отпуске за прошлый год, а?
— Не был. — Майор угрюмо вздохнул, уже зная продолжение.
— Ну так сходи отдохни, а тем временем все прояснится.
«Черта с два у них что-нибудь прояснится, — майор имел в виду обитателей 512-го кабинета, Особую инспекцию при управлении кадров ГУВД, — им и так все ясно, станут они, пожалуй, в дерьме ковыряться. Наши люди своих стволов не теряют…»
— Ладно, будет день, будет пища, — почти-генерал подписал ему пропуск, — еще одна щепотка соли на свежую рану, — и, пожимая на прощание руку, тихо спросил: — Знаешь, чего больше всего в этом мире? Дерьма.
Это Сарычев и сам знал. Мрачно он пожелал начальству удачи и пошел на выход.
Опять валил снег. Майор вдруг с особой ясностью почувствовал, как все это ему обрыдло — бесконечная зима, опостылевшая служба, семейная неустроенность, хренотень последних дней… Захотелось напиться — в стельку, в дрезину, в дугу… Так, как в гибэдэдэшном акте написано… Чтобы сразу в аут, в темноту, без всяких мыслей… «Ну вот еще, никак истерика? Не мякни, гад, не мякни», — живо справился он с упадническим настроением, глянул на дома, на троллейбусы, на спешащих по своим делам людей, протер лицо снегом, сплюнул и пошел домой. Ладно, ладно, не все так плохо… Руки целы, ноги тоже, ни денег, ни ключей эти гниды у меня не взяли. Ничего, ничего, прорвемся…
В ларьке он попросил порожнюю коробку, поднявшись домой, убрал в нее мешок с кошачьими останками, медленно спустился к заметенной машине, вытащил лопату из промерзшего багажника и долго, удивляясь собственному спокойствию, долбил похожую: камень землю. Потом он присыпал жалкий холмик снегом, постоял немного, двигая кадыком, и в какой-то потерянности, сгорбившись, двинулся домой. Долго наводил порядок, зачем-то по второму разу выдраил полы и в конце концов воплотил в жизнь давнишнюю свою мечту — повесил в пустой комнате большой боксерский мешок.
