«Наверняка в машине что-то ценное, раз часового оставляют. — Майор проглотил слюну, вспомнил, что Самойлов с лейтенантом тоже весь день не ели. — Значит, говоришь, гамбургеры на тарелочке…» Ему вдруг дико захотелось выскочить и показать свой очень непростой характер — распахнув дверь «бомбы», заученным движением захватить сидящую там сволочь, с ходу провести круговой хлест ногой, а после, произведя загиб руки за спину и удерживая болевой предел, колошматить бритой башкой о крышу, пока тело не обмякнет и не сползет вниз, к колесам машины. «Тьфу, ты! — Майор вытер внезапно вспотевший лоб и чертыхнулся. — Э, брат, так нельзя, иначе — край».
Между тем, быстро насытившись, водила выбросил тарелку с остатками жратвы прямо в снег, и БМВ, ревя мотором, устремилась по направлению к Янино, причем двинулась обходным путем, минуя гибэдэдэшный КПП. «Оно и понятно». — Сарычев понимающе улыбнулся, однако, когда вышли на трассу и полетели сквозь метель по заснеженному шоссе, поводов для радости не осталось никаких. Чтобы не потерять «бээмвуху», пришлось совершенно наплевать на безопасность движения. Пару раз Александр Степанович чуть не побывал в кювете, машина вела себя как кусок мыла на мокром полу — какой там, к чертям, управляемый занос! Представив, каково сейчас Самойлову в отделовской развалюхе, майор хрипло скомандовал:
— Петя, ну на хрен, тормози.
Между тем снежное облако, в середине которого мчалась «семьсот сороковая», стремительно разрывало дистанцию и наверняка потерялось бы, только Сарычеву нынче что-то подозрительно везло.
Впереди на дороге показалась колонна бензозаправщиков «Урал», обогнать которую не было никакой возможности, и «бээмвуха», сразу потерявшая свой шлейф, покорно поплелась следом. Тащилась так она минут двадцать, наконец, притормозив, помигала левым поворотником и ушла налево, на аллею, по обеим сторонам которой высились внушительные особняки. Дальше вести БМВ было опасно, а потому капитан с лейтенантом выскочили из «жигулей» и бежали за удаляющимися огоньками габаритов метров восемьсот, а может, поболе, взмокнув на трескучем морозе, как в бане. Но старались не зря. На их глазах распахнулись массивные железные ворота, и «семьсот сороковая» зарулила во двор, отгороженный от внешнего мира бетонным забором. На морозе было хорошо слышно, как злобно зарычал, бряцая цепями, слаженный собачий дуэт. Захлопали дверцы, послышались голоса, снова загудел электродвигатель, смыкая выкрашенные в салатный колер створки, и все затихло.
«Однако не май месяц», —чувствуя, что начинают замерзать, Самойлов со Звонаревым вздрогнули, разом развернулись и припустили к майору делиться впечатлениями. Дело, похоже, было на мази…
— Ну что ж, молодцы, шерлоки, — со странной интонацией похвалил и молча поманил подчиненных в начало аллеи.
К железным, распахнутым настежь воротам, на решетчатых створках которых были пятиконечные звезды.
Ленинград. Развитой социализм. Понедельник
Общага, она и есть общага, кого бы любимая родина ни определила в нее на постой — пролетария, студента или аспиранта. Все одно будет бардак. Это Юра Титов понял со всей отчетливостью, когда, проснувшись, узрел в окне полуденное солнышко, на столе остатки вчерашнего веселья, а на своей подушке девичье мурло. «Ну когда же все это закончится?» — расстроился было он, но тут же вмешался внутренний голос, веско так, мудро, успокоил его: «Вот защитишь диссертацию и образумишься». Аспирант, сразу повеселев, разбудил общаговскую долбежку, справил все свои нужды и принялся делать зарядку.
Пробежался на месте, прозвонил суставы и, разогревшись, сделал пару раз принудительный выдох, с тем чтобы все вчерашнее осталось в прошлом. Поработав на координацию и гибкость, он почувствовал, что настроение улучшается, лихо побился с тенью и двинулся по длинному, вонючему коридору занимать очередь в душ.
Внешность у аспиранта была так себе. Хоть и числился он по паспорту русским, но сразу было видно, что корнями происходил из тундры. Раскосый, жилистый, худой, в общем так, ничего особенного. Однако первое впечатление обманчиво. Десять лет занятий карате хоть и не прибавили ему ни красоты, ни шарма, но, практикуя «схай-джус» — корейский полноконтактный стиль, на татами он был решителен и смел, а на улице беспощаден и жесток до крайности. Во многих школах его уже прекрасно знали и, называя за глаза Кузнечиком за прыгучесть, на спарринг к себе не звали. Дураков нет — подобные визиты обычно заканчивались экстракцией зубов, сломанными ребрами и перебитыми носами. Не Кузнечик — зверь…
Пребывая после душа в отличном настроении, аспирант включил электрочайник и сел завтракать. Словно пожелав ему приятного аппетита, по репродуктору радостно сообщили, что капиталисты начали вымирать от неизвестной болезни, а следом полилась песня: «Не надо печалиться — вся жизнь впереди». «Да, у них СПИД, а у нас спад». — Юра нацепил галстук-обманку, пиджак в такую жару он надевать не стал, и, глянув на часы, заторопился на встречу со своим руководителем, доктором наук Борисом Моисеевичем Старосельским.
Был чудесный сентябрьский денек. Лето уже прошло, а осень еще не наступила, от сиявшего среди белых облачков солнца жизнь казалась прекрасной и удивительной. Люблю я пышное природы увядание… Вдохнув запахи асфальта, опадающей листвы, теплого не по-осеннему воздуха, аспирант направился к трамвайной остановке, но внезапно услышал возмущенный женский голос. Он перемахнул через ограду скверика и, завернув к беседке, сразу понял, в чем дело. На скамейке, под сенью клена, сидели две особы женского пола в окружении четырех представителей мужского. Надо признать, что вкус у молодых людей был неплохой, особенно Юре понравилась блондиночка с большими глазами, голубыми, как мечта.
— Эй, узкопленочный, — услышал он вместо приветствия издевательский мужской смех, — как там в тундре?
— Нормально. — Юра улыбнулся и с ходу раздробил весельчаку лицо. В следующее мгновение он сломал колено второму мордовороту и мощным панчем послал его в нокаут. Далеко и надолго…
Не успело тело амбала упасть на траву, как оставшиеся двое протерли мозги. В руках у одного появилась отвертка, а другой принялся выписывать нунчаками «восьмерки», и по звуку, ими производимому, Юра определил, что тот полный лох. Так оно и оказалось — заловив его руку в мертвой точке, аспирант сократил дистанцию, раздробил дилетанту скулу и закрылся им же от отвертки. Она вошла глубоко, с мерзким звуком. Пока ее владелец в ужасе взирал на торчащую из печени товарища рукоять, Юра, резко крутанувшись, сбил его на землю и уже внизу добил коленом в нюх…
Все это было исполнено в таком хорошем темпе, что барышни не успели даже вскрикнуть. Решив, что для знакомства момент не очень подходящий, Титов быстренько откланялся, а на прощание посоветовал:
— Рекомендую здесь долго не задерживаться.
Через мгновение он уже мчался за весело катившимся железным сараем на колесах…
К шефу Юра, конечно, опоздал, однако особо его журить не стали. Борис Моисеевич Старосельский хоть и был видом страшен — черен, кос, лыс, но на теле жутко кучеряв, — в целом имел характер покладистый и добрый. Все родственники и друзья его давно уже обретались на историчской родине, сам же он был невыездным доктором наук, но при этом только старшим преподавателем, и на жизнь смотрел философски: «Было и это. Все пройдет». Аспиранту он плеснул в стакан «Полюетрова» и, не разводя демагогии, просто сказал:
