– Будет в порядке, – ответила она. – Возможно, тебе следует сообщить об этом маме и детям. Не хочу портить вам вечер, но это все равно покажут в новостях.
– Я обо всем позабочусь. Полагаю, ты не сможешь прийти на ужин?
– Думаю, нет.
– Не хочешь позвонить мне, когда закончишь? Я могу подъехать к участку и забрать тебя.
Оценив предложение Мартина, особенно с учетом того, что у него было много других дел, она сказала:
– Не стоит беспокоиться, я на машине. Я позвоню тебе утром.
Когда Энди вошла в помещение для задержанных, Хейди и Гэвин уже прошли процедуру предварительного допроса, а Голд разговаривал с Хелен Холл и ее коллегой Берти Гиффордом, невысоким, жилистым молодым человеком с большой родинкой под носом, словно оставленной на его физиономии за какую-то провинность.
– Они хотят сделать полное признание, – сообщил Голд.
Несмотря на печаль, Энди почувствовала облегчение.
– Вы подготовили заявление? – обратилась она к Хелен.
Та покачала головой.
– Они согласились на допрос, и я предлагаю сначала поговорить с Гэвином.
– Сначала? Лео может допросить Хейди, пока мы…
– Они оба настаивают на том, чтобы говорить с вами, – перебила Хелен.
Ощущая их зависимость, страх и доверие, основанное на чувстве вины и случившейся трагедии, она повернулась к Голду.
– Вы будете присутствовать?
Он кивнул.
– Прибыл судебный следователь, – объявил сержант, отвечавший за содержание подозреваемых, и открыл внешнюю дверь.
– Поговори с ним, – попросила она Лео, потом извинилась и зашла в женский туалет, чтобы поплескать холодной водой в лицо и почистить зубы. Воспоминания о младенце, которого забрал сотрудник социальной службы, по-прежнему тяжело давили на Энди. Малыш кричал, боролся и тянул крошечные ручки к Энди, словно она, незнакомая женщина, могла спасти его. Никто не удержался от слез, кроме нее, но сейчас она тоже была готова расплакаться, поэтому ей пришлось уединиться здесь и собраться с силами.
Энди не покидало ощущение, что она совершила ошибку в самом начале расследования. Но очную ставку со своими страхами и оплошностями придется отложить до тех пор, пока все не закончится.
Несколько минут спустя они с Голдом сидели напротив Гэвина и Хелен за обшарпанным квадратным столом в комнате для допросов и называли свои имена и должности под запись для протокола.
Преисполненная решимости эмоционально отстраниться от состояния Гэвина, который был похож на самого несчастного человека на свете, Энди напомнила о его правах и ровным голосом произнесла:
– Я хочу, чтобы вы рассказали нам о том, что произошло вечером в воскресенье перед исчезновением Софи. Мне известно, что была ссора, и она ушла из дома, но потом она вернулась, не так ли?
Когда он поднял взгляд, в его глазах сквозило такое отчаяние, что Энди едва не отвернулась.
– Не так ли? – повторила она.
Гэвин издал сдавленный звук, похожий на рыдание.
– Это был несчастный случай, – удрученно произнес он. – Никто не хотел, чтобы так получилось. Мы… мы даже не понимали… То есть сначала…
Его голос сорвался, и он отвернулся в сторону. Секунду спустя он уже безудержно рыдал.
– Она была моим ребенком, – с убитым видом бормотал он. – Я так подвел ее! С тех пор, как умерла ее мать… О Господи, прости меня! Софи, моя маленькая девочка, мое сердце, мой ангел…
Стараясь держаться отстраненно, когда Хелен подала ему салфетку, Энди подождала, пока он вытер лицо, а потом обратилась к нему снова:
– Постарайтесь рассказать о том, что произошло после того, как она вернулась домой. Когда это было?
Он кивнул, задумался, а потом наконец ответил:
– Без четверти двенадцать, может быть, немного позже. Я был… я ждал ее. Я хотел увидеть ее и попробовать помириться с ней перед отъездом во Францию. Но она была пьяна или что-то приняла. Мне было отвратительно видеть ее в таком состоянии, ведь она все чаще приходила домой пьяной. Я… я сказал, что она останется дома до моего возвращения, а она… – он поперхнулся. – Она говорила такие вещи, которые я не хочу повторять. Эти слова не принадлежали моей девочке. Мы совсем не так ее воспитывали.
Гэвин прижал пальцы к глазам и постарался выровнять дыхание.
– Для нее все складывалось хуже некуда, – сдавленно продолжал он. – Я видел, что ей одиноко, и она так тосковала по матери…
Мамочкины любимые вещи:
Софи, лакричные пастилки, котята, звездная ночь, пение, венки из маргариток, папа.
Энди почти физически ощущала многочисленные трещины, которые открывались в ее памяти.
Сейчас речь идет о Софи, а не о Пенни.
– Когда я начал встречаться с Хейди, они с Софи были очень близки, и я думал, что у моей девочки все наладится, что она начинает поправляться после того, что ей довелось пережить. Думаю, какое-то время так и было. У меня сердце пело, когда я снова слышал ее смех. Ее душа как будто ожила, и она стала такой же нежной и озорной, как раньше, и такой же любящей. Потом, когда родился Арчи… – Гэвин тяжело вздохнул, и его взгляд как будто сконцентрировался на чем-то внутреннем, доступном только ему. – Поначалу Софи была в восторге от предстоящей встречи с малышом. Она говорила только о нем и спешила помочь Хейди, если та уставала. Она рассказывала, как будет сидеть с младенцем, менять подгузники и кормить его из бутылочки. Но потом, когда он наконец появился, все пошло не так, как мы ожидали. Теперь я понимаю, что случилось, но в то время мы беспокоились только о малыше и не замечали, что творится с Софи. Когда мы заметили, было уже поздно. Она отвернулась от нас и стала искать внимания у других… – Он закрыл глаза, лицо исказилось от страданий. – Я обещал ее матери, что буду заботиться о ней, – жалобно произнес он. – О, Джилли, прости меня! Мне так жаль… так жаль. Я заслуживаю наказания. Она была нашим ангелочком…
Когда он снова расплакался, Энди посмотрела на Хелен. Было ясно, что женщина-адвокат тоже глубоко тронута, а напряженная поза Голда говорила о том, что даже он не остался безразличным к отчаянию отца.
– Наверное, сейчас она со своей матерью, – сбивчиво продолжал Гэвин. – Я постоянно внушаю себе это. Джилли позаботится о ней. Они будут петь песни и играть с ангелами.
– Вы так и не рассказали нам, что произошло, когда она вернулась домой в тот вечер, – напомнил Голд, выждав короткую паузу.
Гэвин с видимым усилием овладел собой и положил дрожащие руки на стол.
– Она была не только пьяной, но и разъяренной, как будто вообще не хотела иметь с нами ничего общего. Она сказала, что мы жестокие и эгоистичные и что нам будет поделом, если она уйдет из дома и никогда не вернется. Я пытался урезонить ее, но она не слушала, вероятно, из-за того, что была на взводе. Она повторяла, что здесь никто не заботится о ней, что ее считают пустым местом, а малыша она ненавидит больше, чем всех остальных. Она ужасно обзывала его, назвала его умственно неполноценным и добавила, что от него нужно избавиться, и если мы захотим, она окажет нам такую услугу. Я так рассердился, что едва слышал собственные слова. Потом Хейди начала обвинять ее в том, что она жестоко обращается с малышом, трясет его и бьет головой об стену, чтобы он не плакал. Она кричала, что Софи виновата в том, что он болен, что это она была жестокой и эгоистичной, и возможно, как раз от нее-то и нужно избавиться. Софи бросилась на нее, как будто хотела ее ударить, а потом Хейди… – он закрыл глаза и неловко передернул плечами. – Я схватил… Я оттолкнул Софи с дороги, и она… она упала спиной на столешницу и ударилась затылком. Мы не понимали… То есть падение казалось не таким уж опасным, но она… она не приходила в себя. Я думал, что она потеряла сознание, и пытался привести ее в чувство, но она лежала неподвижно. – Он опустил голову и добавил: – Не знаю, когда мы поняли, что она… Я не мог этому поверить. Это казалось невозможным. Еще минуту назад она была… Я до сих пор не могу поверить.
