Они были навеселе, им было весело, они просто лопались от смеха. Чарли на мгновение даже изумился: он не понимал, как им удалось разузнать адрес Петерсов.
– Ага! – Дункан шаловливо погрозил пальцем Чарли. – Ага!
И оба разразились новым каскадом смеха. В тревоге и растерянности Чарли быстро пожал им руки и представил Линкольну и Мэрион. Мэрион кивнула, будто проглотив язык. Она отступила на шаг к камину; ее дочь встала рядом, и Мэрион обняла ее за плечо.
С нарастающей досадой на нежданное вторжение Чарли ждал их объяснений. Дункану понадобилось некоторое время, чтобы собраться с силами и произнести:
– Мы зашли пригласить тебя на ужин. Лоррейн и я настаиваем: этим твоим таинственным пряткам необходимо положить конец!
Чарли подошел к ним поближе, будто собирался вынудить их отступить обратно в коридор:
– Прошу прощения, но я не смогу. Скажите, куда вы собираетесь, и я позвоню вам через полчаса.
Никакой реакции. Лоррейн вдруг уселась на подлокотник кресла и, сфокусировав взгляд на Ричарде, завопила: «Ах, что за прелестный мальчонка! Иди ко мне, малыш!» Ричард посмотрел на мать и не сдвинулся с места. Демонстративно пожав плечами, Лоррейн снова обернулась к Чарли:
– Пошли ужинать! Твои кузены нас простят. Видимся так редко. Но метко!
– Не могу, – резко ответил Чарли. – Идите вдвоем, а я вам позвоню.
Голос Лоррейн вдруг стал скрипучим:
– Ну, ладно, мы-то пойдем… Но мне вспомнилось, как ты однажды барабанил в мою дверь в четыре часа утра – а я друзей не бросаю, и выпить тебе налила! Пошли, Дунк.
Двигаясь замедленно, с искаженными злобой лицами, покачиваясь, они двинулись по коридору.
– Доброй ночи! – сказал Чарли.
– И вам всего доброго! – с особенным выражением ответила Лоррейн.
Когда он вернулся в гостиную, Мэрион все еще стояла на том же месте, только теперь она прижимала к себе с другой стороны еще и сына. Линкольн все так же, как маятник, продолжал качать Гонорию взад-вперед.
– Какое безобразие! – выпалил Чарли. – Просто возмути тельно!
Никто ничего не ответил. Чарли плюхнулся в кресло, взял свой стакан, поставил его обратно и произнес:
– Люди, которых я два года не видел, набрались поразительной…
Он умолк. Мэрион выдохнула одно короткое неистовое «Ох!», резко повернулась к нему спиной и вышла из комнаты.
Линкольн аккуратно поставил Гонорию на пол.
– Дети! Ну-ка, марш есть суп, – скомандовал он; как только они ушли, он обратился к Чарли: – Мэрион нездоровится, волноваться ей вредно. Такие люди вызывают у нее физическую боль.
– Я их сюда не звал. Они сами где-то разузнали ваш адрес! Они нарочно…
– Что ж, очень жаль. Делу это не поможет. Подожди минутку, я сейчас приду.
Оставшись один, Чарли в напряжении уселся на стул. В соседней комнате ужинали дети, время от времени коротко о чем-то переговариваясь, тут же забыв, что только что случилось у взрослых. До него донесся приглушенный шум голосов из кабинета, затем негромкий звонок снимаемой трубки телефона, и он в панике переместился к другой стене комнаты, чтобы не подслушивать.
Линкольн вернулся через минуту:
– Послушай, Чарли! Придется нам сегодня отменить ужин. Мэрион неважно себя чувствует.
– Злится на меня?
– Ну, в общем, да, – грубовато ответил он. – Сил у нее сейчас маловато, так что…
– Хочешь сказать, что она передумала насчет Гонории?
– Сейчас она очень злится. Не знаю. Лучше позвони мне завтра в банк.
– Прошу, объясни ей, что мне и в страшном сне не приснилось бы, что эти люди могут здесь появиться. Я так же зол на них, как и вы…
– Я ей сейчас ничего не смогу объяснить.
Чарли встал. Взял пальто, шляпу, пошел по коридору. Затем открыл дверь столовой и произнес не своим голосом:
– До свидания, дети!
Гонория встала из-за стола и подбежала к нему обняться на прощание.
– До свидания, любимая моя, – нерешительно сказал он, и затем, стараясь говорить нежнее, будто кого-то успокаивая: – До свидания, милые дети!
V
Чарли в ярости направился прямиком в бар отеля «Ритц», надеясь отыскать там Лоррейн и Дункана, но их там не было – и он осознал, что, как бы там ни было, от него теперь уже ничего не зависит. Он так и не выпил у Петерсов, так что сейчас заказал себе виски с содовой. В зал, поболтать с ним, вышел Поль.
– Все очень сильно изменилось, – печально произнес он. – У нас сейчас оборот где-то в половину от прежнего. Многие, о ком я слышал, у себя в Штатах потеряли все – не в первой, так во второй волне кризиса. Я слышал, ваш друг Джордж Хардт потерял все, до последнего цента. Вы теперь в Штатах?
– Нет, работаю в Праге.
– Слышал, вы много потеряли в кризис.
– Да. – И мрачно добавил: – Но главное я потерял во время бума.
– Играли на понижение?
– Вроде того.
И снова на него кошмаром нахлынули воспоминания о тех днях: люди, с которыми они знакомились в путешествиях; люди, которые были не в состоянии даже сложить числа в столбик или произнести связное предложение. Бал на корабле; коротышка, которому Хелен позволила пригласить себя на танец и который оскорбил ее, не пройдя с ней рядом и десяти шагов; напившиеся или нанюхавшиеся до визга дамы и девушки, уносимые на руках из общественных мест…
… мужчины, запиравшиеся дома и оставлявшие своих жен на улице в снегопад, потому что снег двадцать девятого года не был настоящим снегом. Если ты не хотел, чтобы он был снегом, нужно было просто заплатить.
Он пошел к телефону и назвал номер квартиры Петерсов; ответил Линкольн.
– Звоню, потому что никак не могу успокоиться. Мэрион что-нибудь сказала?
– Мэрион плохо, – коротко ответил Линкольн. – Я знаю, что винить тебя тут практически не в чем, но я не могу позволить, чтобы она из-за всего этого опять впала в депрессию. Боюсь, что нам придется выждать полгода; я не могу рисковать, чтобы потом ждать, когда она снова вернется в нормальное состояние.
– Понятно.
– Извини, Чарли.
Он вернулся за столик. Его стакан был пуст, но он отрицательно покачал головой, поймав вопросительный взгляд Аликса. Теперь он мало что мог поделать, разве что послать Гонории какие-нибудь вещи; завтра он пошлет ей кучу вещей. Он сердито подумал, что это были всего лишь деньги – он многим давал деньги…
– Нет, больше не надо, – сказал он подошедшему официанту. – Сколько с меня?
В один прекрасный день он вернется – нельзя же расплачиваться вечно! Ему был нужен его ребенок, а все остальное, кроме этого, теперь стало так себе. Он больше не был юношей с кучей прекрасных мыслей и мечтами для собственного употребления. Он был абсолютно уверен, что Хелен никогда не пожелала бы ему такого одиночества.
