– Но ведь я не люблю тебя так! – воскликнула она. – Как ты можешь взять и ни с того ни с сего свалиться мне на голову и потребовать, чтобы я полюбила тебя так?
– А что, так ты любишь Раффино?
– Клянусь, что нет! Я с ним даже не целовалась никогда!
– Хм… – Он превратился в неприветливого старца; он вряд ли смог бы сам себе объяснить, откуда вдруг в нем явилось это безобразие, но нечто неподвластное законам логики, как сама любовь, заставило его не отступать. – Ты играешь!
– Ах, Джейк! – воскликнула она. – Прошу тебя, отпусти меня! Еще никогда в жизни я не чувствовала себя так ужасно, я ничего не понимаю!
– Ну, я пошел, – внезапно произнес он. – Не знаю, что со мной случилось, но я просто голову потерял и не соображаю, что говорю! Я тебя люблю, а ты меня не любишь. Когда-то любила или думала, что любишь, но теперь это, видимо, прошло.
– Но я ведь тебя люблю! – Она на мгновение смолкла; происходившая у нее в душе борьба отразилась у нее на лице, подсвечиваемая красными и зелеными отблесками рекламы с заправки на углу. – И если ты меня действительно любишь, я выйду за тебя хоть завтра!
– Выходи за меня! – воскликнул он; но она была так сильно поглощена собой, что ничего не слышала.
– Я выйду за тебя хоть завтра! – повторила она. – Ты нравишься мне больше всех на свете, и я думаю, что со временем я полюблю тебя так, как ты хочешь. – Она всхлипнула. – Но… Разве я могла подумать, что это когда-нибудь случится… А сейчас, пожалуйста, оставь меня в покое!
Уснуть Джейкоб не смог. Допоздна из бара «Эмбассадор» доносилась музыка, а у въездных ворот толпилась стайка проституток, поджидавших выхода кавалеров. За дверью в коридоре мужчина с женщиной затеяли бесконечную ссору, переместившуюся в соседний номер, и оттуда через смежную дверь еще долго раздавалось приглушенное бормотание двух голосов. В районе трех утра он подошел к окну и стал смотреть прямо в ясное великолепие калифорнийской ночи. Ее красота была всюду: она покоилась на газоне, на влажных, поблескивающих крышах одноэтажных домов, – и ночь разносила ее вокруг, словно мелодию. Она присутствовала и в гостиничном номере, и на белой подушке; это она шелестела, словно призрак, в занавесках. Его желание вновь и вновь рисовало ее образ, пока он не утратил все черты – и прежней Дженни, и даже той девушки, что встретила его сегодня утром на вокзале. В молчании, пока не кончилась ночь, он заполнял ею, словно глиной, свою форму любви – ту самую форму, что сохраняется вовеки, пока не исчезнет сама любовь, а может, и дольше – и не сгинет, пока он сам себе не скажет: «Я никогда ее на самом деле не любил». Он медленно создавал образ, прибавляя к нему иллюзии своей юности, несбывшиеся томления из прошлого, пока перед ним не встала она – и с ней, настоящей, ее связывало одно лишь только имя.
А когда позже ему все же удалось на пару часов задремать, созданный им образ так и остался стоять рядом с ним, не в силах покинуть комнату, связанный таинственной нитью с его сердцем.
V
– Если ты меня не любишь, я на тебе не женюсь, – сказал он, когда они возвращались со студии; она молчала, спокойно сложив руки на коленях. – Дженни, ты же не думаешь, что я могу быть счастлив, если будешь несчастлива ты или если тебе будет все равно – я ведь всегда буду помнить, что ты меня не любишь?
– Я тебя люблю! Но не так!
– Как «так»?
Она задумалась; ее глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль.
– Ты… ты не заставляешь замирать мое сердце, Джейк! Я не знаю… Мне встречались мужчины, от которых у меня замирало сердце, когда они ко мне прикасались, танцуя или так… Я знаю, что это звучит глупо, но…
– А Раффино заставляет замирать твое сердце?
– Почти, но не сильно.
– А я – совсем нет?
– С тобой мне уютно и хорошо.
Он должен был сказать ей, что это и есть самое лучшее, но он не мог заставить себя это произнести, была ли то вечная правда или вечная ложь…
– Неважно; я ведь сказала, что выйду за тебя. Возможно, позже мое сердце и научится замирать.
Он рассмеялся, но тут же умолк.
– Ты говоришь, что я не заставляю твое сердце замирать; но ведь прошлым летом я был тебе не безразличен – я ведь видел.
– Я не знаю. Наверное, я была еще маленькая. Разве можно объяснить, почему ты когда-то что-то почувствовал, а?
Она теперь вела себя уклончиво, а такая уклончивость всегда придает некий тайный смысл даже ничего не значащим фразам. А он пытался создать волшебство, воздушное и нежное, словно пыльца на крыльях бабочки, используя при этом очень грубые инструменты – ревность и желание.
– Слушай, Джейк, – вдруг сказала она. – Сегодня днем на студию заходил адвокат моей сестры, Шарнхорст.
– С твоей сестрой все в порядке, – рассеянно произнес он и добавил: – Значит, многие мужчины заставляют замирать твое сердце?
– Если бы многие, при чем бы здесь была настоящая любовь, а? – с оптимизмом ответила она.
– Но ведь ты убеждена, что без этого не бывает любви?
– Я ни в чем не убеждена! Я просто сказала тебе, что я чувствую. Ты знаешь больше меня.
– Да я вообще ничего не знаю!
В холле на первом этаже дома, где были ее апартаменты, ждал какой-то мужчина. Войдя, Дженни с ним заговорила; затем, обернувшись к Джейку, тихо сказала:
– Это Шарнхорст! Мне нужно с ним поговорить; подожди, пожалуйста, внизу! Он говорит, что это на полчасика, не больше.
Он остался ждать; выкурил несколько сигарет. Прошло десять минут. Затем его кивком подозвала к себе телефонистка.
– Быстрее! – сказала она. – Вас вызывает мисс Принс!
Голос Дженни звучал напряженно и испуганно.
– Не дай Шарнхорсту уйти! – сказала она. – Он идет вниз по лестнице или едет на лифте. Приведи его обратно ко мне!
Джейкоб положил трубку как раз в тот момент, когда щелкнул прибывший лифт. Он встал перед лифтом, загородив мужчине в кабине выход:
– Вы – мистер Шарнхорст?
– Да. – На лице было написано напряжение и подозрительность.
– Пожалуйста, вернитесь в апартаменты мисс Принс! Она забыла вам что-то сказать.
– Я выслушаю ее в другой раз.
Он попытался оттолкнуть Джейкоба. Схватив его за плечи, Джейкоб затолкал его обратно в кабину лифта, захлопнул дверь и нажал кнопку восьмого этажа.
– Вас за это арестуют! – сказал Шарнхорст. – Вас посадят за нападение!
Джейкоб крепко держал его за руки. Наверху у открытой двери стояла Дженни, и во взгляде у нее читалась паника. Несмотря на сопротивление, адвоката удалось втолкнуть в квартиру.
– И в чем же дело? – спросил Джейкоб.
– Ну, давай расскажи ему! – сказала она. – Ах, Джейк, он хочет двадцать тысяч долларов!
