– Последний раз спрашиваю: пойдешь ты сегодня со мной смотреть то, что покажут?
– Что смотреть? На кого смотреть? Неужели в этой стране есть на что посмотреть?
– Можно посмотреть на принца Уэльского, – произнес он будничным тоном.
– Что? – Она выпрыгнула из шезлонга. – Он в Нью-Йорке?
– Будет сегодня вечером. Хочешь на него посмотреть?
– Хочу ли я? Я ведь никогда его не видела! Всюду, где он бывал, я появлялась позже. Я готова отдать год жизни, чтобы провести рядом с ним хотя бы час! – Ее голос дрожал от волнения.
– Он ездил в Канаду. Сюда он приедет инкогнито, посмотреть боксерский матч. Так получилось, что я знаю, куда он собирается сегодня вечером.
Сиротка издала короткий экстатический вопль:
– Доминик! Луиза! Жермен!
Прибежали три девушки. Комната неожиданно заиграла лучами беспорядочного ослепительного света.
– Доминик, машину! – по-французски крикнула Сиротка. – Луиза, мое золотистое платье и туфли с золотыми каблуками! Крупный жемчуг тоже – весь жемчуг, и большой алмаз, и чулки с сапфировыми стрелками. Жермен! Сейчас же пошли в парикмахерскую, пусть срочно высылают мастера. Приготовить ванну – как можно холоднее, с миндальным маслом! Доминик, молнией к Тиффани, пока они не закрылись. Купишь там брошь, кулон, тиару – что угодно, не важно, лишь бы с гербом дома Виндзоров.
Сама она уже расстегивала пуговицы платья, и, когда Джон быстро развернулся, чтобы выйти, ткань начала сползать вниз с ее плеч.
– Орхидеи! – крикнула она ему вслед. – Найди мне орхидеи, ради всего святого! Четыре дюжины, мне нужно выбрать!
Горничные, как испуганные птички, уже порхали туда и сюда по комнате.
– Духи, Луиза! Открой чемоданчик, где духи… и мои розовые соболя, и мои алмазные подвязки, и прованское масло для рук! Скорее все неси сюда! И это тоже, и это – ах да, и это!
Дальше оставаться было бы уже нескромно, и Джон Честнут вышел из номера. Шестеро управляющих, пребывавших в состояниях утомления, апатии, выхода в отставку и отчаяния разной степени, все еще захламляли холл.
– Джентльмены, – объявил Джон Честнут, – боюсь, что мисс Мартин-Джонс слишком устала в дороге и не сможет принять вас сегодня.
III
– Это место почему-то решили назвать «Дырка в небесах».
Сиротка осмотрелась. Они находились в ресторане на крыше здания, ничем не отделенные от апрельской ночи. Над головой холодно подмигивали настоящие звезды, а на погруженном во мрак западе виднелся кусочек ледяной луны. Но там, где стояли они, было тепло, как июньской ночью, и пары, сидевшие за столиками или танцевавшие на матовом стеклянном полу, не обращали внимания на неприветливое небо.
– Отчего здесь так тепло? – шепотом спросила она по пути к столику.
– Какое-то новое изобретение. Теплый воздух задерживается и не поднимается в небо. Не знаю, как эта штука устроена, но слышал, что здесь открыто всегда, даже среди зимы…
– Где же принц Уэльский? – взволнованно спросила она.
Джон осмотрелся:
– Еще не прибыл. Должен быть примерно через полчаса.
Она глубоко вздохнула:
– Волнуюсь в первый раз за последние четыре года!
Четыре года – на год меньше, чем он любил ее. Ему хотелось знать, была ли она столь же очаровательна, как и сейчас, под этим янтарным светом и этим темным небом, когда ей было шестнадцать и она была очаровательной сумасбродной девчонкой, просиживающей ночи напролет в ресторанах с офицерами, которым назавтра надлежало отправляться под Брест, – слишком рано утратила она романтические иллюзии в давно прошедшие – невеселые и горькие – дни войны. Она вся – начиная с горящих глаз и заканчивая миниатюрными каблучками туфель, украшенных полосками из настоящего золота и серебра, – была похожа на один из тех чудесных кораблей, которые каким-то образом попадают внутрь бутылки. Она была исполнена так тщательно и тонко, словно искусный мастер потратил на ее создание половину жизни. Джону Честнуту хотелось взять ее в руки, покрутить так и сяк, изучить кончик туфли, или мочку уха, или веко, приглядеться поближе к волшебной материи, из которой были созданы ее ресницы.
– Кто это? – Она внезапно указала на красивого латиноамериканца, сидевшего за столиком напротив.
– Это Родриго Минерлино, звезда кино и рекламы кремов для лица. Он, возможно, даже будет танцевать, но позже.
Сиротка неожиданно осознала, что слышит звуки скрипок и барабанов, хотя музыка, казалось, доносилась откуда-то издалека – казалось, ее приносил свежий ночной воздух и с дремотной отрешенностью бросал прямо на пол.
– Оркестр на соседней крыше, – объяснил Джон. – Новинка сезона… Смотри, представление начинается!
Из скрытого входа в круге резкого варварского света неожиданно появилась тонкая, как тростинка, юная негритянка, музыка перешла в надрывный минор, и она начала петь ритмичную печальную песню. Стебель ее тела неожиданно переломился, а девушка начала медленный нескончаемый танец, без всякого развития и без надежды, словно крах жестокой несбыточной мечты. Папы Джека больше нет, выкрикивала она снова и снова с истерической монотонностью, отчаянно и непримиримо. Одна за другой громкие трубы пытались вырвать ее из мерного ритма безумия, но она слушала лишь глухой грохот барабанов, который удерживал ее в каком-то затерянном месте вне времени, посреди тысяч забытых лет. Когда замолкла даже флейта-пикколо, она снова вытянулась в одну тонкую коричневую линию, издала еще один резкий, ужасающе-громкий стон и растворилась во внезапно опустившейся темноте.
– Она очень известна в Нью-Йорке, – пояснил Джон, когда снова зажегся янтарный свет. – Следующим выступает Шейк Б. Смит, этот парень комик – в основном, глупая болтовня…
Он умолк. Как только потушили свет для второго номера, Сиротка громко вдохнула и взволнованно подалась вперед на стуле. Джон увидел, что ее взгляд, как у гончей, неподвижно остановился на группе людей, появившихся из бокового входа и рассаживавшихся за столиком в полутьме.
Столик скрывался за пальмами, и Сиротка поначалу видела лишь три плохо освещенные фигуры. Затем она разглядела четвертого, который уселся, скрывшись за тремя остальными, – бледный овал лица, обрамленный сверху мерцающими темно-русыми волосами.
– Смотри скорей! – воскликнул Джон. – Вот и его величество!
Ее дыхания было совсем не слышно. Она едва сознавала, что комик теперь стоит в отблесках белого света в танцевальном зале, что он уже некоторое время что-то говорит, а в воздухе слышатся раскаты смеха. Она была заворожена, ее взгляд оставался неподвижным. Она увидела, как один из компании наклонился и что-то прошептал другому и как сверкнуло пламя спички и засиял на заднем плане яркий огонек сигареты. Сколько времени она провела неподвижно, она и сама не знала. Затем ей показалось, что с ее глазами что-то произошло – все стало белым, нестерпимо ярким, она резко развернулась и обнаружила, что находится прямо в круге падавшего сверху света яркого софита. Она осознала, что это к ней обращены чьи-то слова и что вокруг начинают плескаться волны смеха – свет ослеплял ее, и она инстинктивно попыталась встать со стула.
