– Конечно нет! Это самая настоящая явь. Я все это придумал, Сиротка, разве ты не поняла? Я все это придумал для тебя. И все организовал. Единственная прозвучавшая за вечер правда – это мое имя!
Она неожиданно рухнула ему на грудь, хватаясь за лацканы пиджака, и упала бы на пол, если бы он вовремя ее не подхватил.
– Шампанского, быстрее! – крикнул он, а затем прикрикнул на принца Уэльского, стоявшего поблизости: – Эй, ты! Распорядись, чтобы подали мою машину, живее! Мисс Мартин-Джонс переволновалась и упала в обморок.
V
Небоскреб снизу разлаписто вздымался тридцатью рядами окон, а дальше вытягивался, напоминая ровный кусок сахара, блестящий и белый. Затем шла еще сотня футов изящного шпиля, сужавшегося в ровную продолговатую башню, упиравшуюся в небеса, словно тонкая игла. В высоком окне на самом верхнем этаже стояла «Сиротка» Мартин-Джонс, вдыхая свежий ветер и глядя с высоты на город.
– Мистер Честнут просит вас пройти в его личный кабинет!
Ее изящные ножки послушно двинулись по ковру в просторное помещение, из которого открывался вид на гавань и открытое море.
Джон Честнут сидел за столом, поджидая ее, и Сиротка подошла к нему и обняла его за плечи.
– Это правда ты сам? – с беспокойством спросила она. – Честно?
– Ты написала мне лишь за неделю до приезда, – будто оправдываясь, сказал он, – и я просто не успел устроить для тебя революцию!
– Это все было только ради меня? – спросила она. – Все это безумное восхитительное представление – просто ради меня?
– Безумное? – Он задумался. – Ну, не совсем, хотя началось действительно именно так. В последнюю минуту я пригласил владельца одного ночного клуба, и, пока ты сидела за соседним столиком, я продал ему свою идею. – Он посмотрел на часы. – Еще одно небольшое дело, и я буду свободен до обеда. Как раз успеем пожениться. – Он снял трубку телефона. – Это Джексон?… Отправьте телеграмму, в три адреса: Париж, Берлин, Будапешт. Пусть тех лжегерцогов, которые разыгрывали в монетку Шварцберг-Райнминстер, выдворят за границу, в Польшу. Если голландцы не отреагируют, снизьте обменный курс на точка три нуля два. И еще: этот идиот Блутчдак опять пытается устроить войну на Балканах. Посадите его на первый же корабль до Нью-Йорка или выдайте его Греции, пусть его там посадят. – Он положил трубку и, рассмеявшись, повернулся к изумленной космополитке. – Следующая остановка – мэрия. Затем, если хочешь, поедем в Париж.
– Джон, – твердо спросила она, – кто был принцем Уэльским?
Он молчал, пока они не вошли в лифт и не спикировали на двадцать этажей ниже. Затем наклонился и похлопал лифтера по плечу:
– Не так быстро, Седрик. Дама не привыкла к падениям с высоты.
Лифтер обернулся и улыбнулся. Его лицо было бледным и овальным, в обрамлении темно-русых волос. Сиротка вспыхнула, как огонь.
– Седрик родом из Уэссекса, – объяснил Джон. – Сходство – и это еще слабо сказано! – изумительное. Принцы не всегда ведут себя благоразумно… Я подозреваю, что Седрик пусть и не совсем законный, но все же «Вельф».
Сиротка сняла золотой монокль с шеи и набросила ленту на голову Седрика.
– Благодарю вас за то, – сказала она, – что во второй раз в жизни мне довелось испытать настоящий трепет!
Джон Честнут, как купец, стал потирать руки.
– Милости просим, леди! – воззвал он к ней. – Лучший товар в городе!
– А что у вас тут хорошего?
– Мадемуазель, как раз сегодня у нас есть для вас прекра-а-а-снейшая любовь!
– Заверните, мистер Купец! – воскликнула «Сиротка» Мартин-Джонс. – Похоже, это выгодная сделка!
Лекарь
Каждый день около пяти вечера унылая овальная зала отеля «Ритц» преображается от звуков необычной мелодии: сначала раздаются еле слышные звуки погружения в чашку одного кусочка сахара, а за ним и второго, затем слышится слабый звон восседающих на серебряных подносах и грациозно покачивающихся в движении сияющих чайников и молочников. Многим этот янтарный час кажется прекраснее всех остальных. В этот час исчезает слабый и приятный аромат лилий, населяющий «Ритц», и перед вашими глазами начинает разворачиваться поющий и праздничный остаток дня.
Если бы однажды весенним вечером вы обвели взглядом слегка приподнятую подкову балкона, то наверняка заметили бы сидящих за столиком для двоих юную миссис Карр и юную миссис Хэмпл. Та, что в платье, это миссис Хэмпл, и когда я говорю «платье», то имею в виду безупречного покроя одеяние с большими пуговицами и маленьким, почти незаметным, красным шарфиком на плечах – одеяние, которое едва уловимо, но в полном соответствии с замыслом, рожденным в модном ателье на Рю де ла Пэ, копировало облачение французских кардиналов. Миссис Карр и миссис Хэмпл было по двадцать три года, и даже враги сходились во мнении, что они обе неплохо устроились. Каждую из них у дверей отеля мог бы ожидать собственный лимузин, но в эти апрельские сумерки они единодушно предпочитали ходить до дома пешком – разумеется, если путь лежал по Парк-авеню.
Луэлла Хэмпл была высока ростом, ее волосы были того самого соломенного цвета, который, по общему – жаль, что неверному, – мнению, присущ всем английским девушкам из глубинки. Лицо излучало свет молодости и не требовало никаких дополнительных украшений, но допотопная мода – шел 1920 год – заставила ее напудрить румяные щеки, раскрасить губы и нарисовать новые брови, что, как и любое ненужное вмешательство, вряд ли можно было счесть успешным. Конечно, это если оценивать с точки зрения 1925 года; в ту пору такая внешность производила совершенно правильный эффект.
– Я уже три года замужем, – говорила она, расплющивая окурок о выжатую половинку лимона. – Завтра ребенку исполнится два года. Надо не забыть купить…
Она вытащила из сумочки маленький золотой карандашик и записала в миниатюрный розовый блокнот: «Свечки, погремушки и бумажные колпачки». Закончив писать, она взглянула на миссис Карр и замялась:
– Хочу тебе рассказать кое-что эпатажное!
– Давай! – с улыбкой ответила миссис Карр.
– Меня раздражает даже мой ребенок! Это звучит ненормально, но знаешь, Ида, это действительно так! Он вовсе не заполняет всю мою жизнь. Я люблю его всем сердцем, но, когда мне приходится проводить с ним весь вечер, я так злюсь, что готова просто вопить от ярости. Уже через пару часов я начинаю молиться, чтобы нянька пришла ну хоть на минутку раньше!
Сделав такое признание, Луэлла вздохнула и внимательно посмотрела на подругу. Она чувствовала себя совершенно нормально. Это была правда. А в правде не может быть ничего плохого.
– Может, это потому, что ты уже не любишь Чарльза? – равнодушно предположила миссис Карр.
– Но я ведь люблю! Не думала, что у тебя создастся такое впечатление после всей моей болтовни. – Про себя она решила, что Ида Карр умом не блещет. – Именно то, что я люблю Чарльза, все и усложняет! Вчера я проплакала весь вечер, потому что поняла, что мы медленно, но верно движемся к разводу. Мы все еще вместе только из-за ребенка.
