Когда закончился обед и ученики толпой повалили прочь из столовой, к Бэзилу подошел тренер команды Эксетера и сказал:
– Ли, я видел много квотербеков из разных школ, но еще никогда не видел такой потрясающей игры!
Доктор Бэкон подозвал его к себе кивком головы. Рядом с ним стояло двое выпускников школы Св. Риджиса, приехавших на матч из Принстона.
– Игра была очень напряженной, Бэзил! Мы все гордимся нашей командой, и особенно тобой! – Словно похвала показалась ему чрезмерной, он поторопился добавить: – И всеми остальными ребятами, конечно!
Он представил Бэзила выпускникам. Об одном из них – Джоне Грэнби – Бэзил слышал. О нем говорили, что в Принстоне он считается «большим человеком»; это был серьезный, прямодушный и симпатичный юноша, с доброй улыбкой и большими честными голубыми глазами. Школу Св. Риджиса он окончил еще до поступления туда Бэзила.
– Отличная игра, Ли! – И Бэзил в ответ издал подобающий скромный смешок. – Не найдется ли у вас сегодня немного времени? Мне бы хотелось с вами немного побеседовать.
– Конечно, сэр! – Бэзил был польщен. – В любое время!
– Давайте тогда пройдемся погуляем – скажем, в три? Мой поезд отходит в пять.
– Буду очень рад!
Словно на крыльях, он взлетел в свою комнату в корпусе шестиклассников. Всего год назад он был, наверное, самым непопулярным парнем в школе – все звали его «генеральчик Ли». А теперь окружающие звали его генеральчиком лишь изредка, по забывчивости, и немедленно при этом извинялись.
Какой-то младшеклассник высунулся из окна корпуса Митчелл и, увидев Бэзила, крикнул: «Отличная игра!» Черный садовник, выравнивавший живую изгородь, усмехнулся, увидев его, и громко произнес:
«Да ведь вы их почти побили, сэр, да еще и в одиночку!». Когда Бэзил вошел в здание, комендант общежития мистер Хикс воскликнул: «Они должны были засчитать тот тачдаун! Просто безобразие!» Стоял прохладный золотистый октябрьский день, слегка подернутый голубой дымкой бабьего лета, – в такую погоду всегда хорошо мечтается о будущей славе, о триумфальных прибытиях в большие города, о романтических встречах с таинственными, словно непостижимые богини, девушками. Оказавшись у себя в комнате, он погрузился в сон наяву, шагая из угла в угол и повторяя про себя обрывки фраз: «… никогда не видел такой потрясающей игры!», «… папаша твой – трус!», «Еще раз устроишь офсайд, и я надеру твою жирную задницу!»
Тут он повалился на постель от смеха. Ведь тот, кому предназначалась эта угроза, в перерыве был вынужден еще и извиниться – это был тот самый Порк Корриган, от которого в прошлом году Бэзилу пришлось бежать целых два лестничных пролета!
В три он встретился с Джоном Грэнби, и они отправились гулять на пик Грюнвальда, следуя по тропе вдоль длинной и низкой кирпичной стены; эта стена в солнечное утро всегда заставляла Бэзила задумываться о каких-то туманных и смелых исканиях, совсем как в книге «Широкое шоссе». Джон Грэнби много рассказывал о Принстоне, но, поняв, что в сердце Бэзила глубоко засел Йель, и только Йель, он сдался. Через некоторое время на его красивом лице появилось рассеянное выражение, он улыбнулся – и эта улыбка, казалось, была отражением иного, лучшего мира.
– Ли, я очень люблю школу Св. Риджиса! – вдруг сказал он. – Здесь я провел самые счастливые годы своей жизни. Я обязан ей стольким, что не смогу расплатиться никогда. – Бэзил промолчал, и Грэнби неожиданно повернулся и посмотрел на него: – Интересно, а ты сам понимаешь, что ты мог бы здесь совершить?
– Что? Я?
– Понимаешь ли ты, какой эффект могла бы иметь твоя великолепная игра?
– Ну, я не так уж и великолепно сыграл…
– Конечно, именно так ты и должен говорить, – с жаром объявил Грэнби, – но все же это неправда! Тем не менее я позвал тебя сюда вовсе не затем, чтобы возносить тебе хвалу! Мне захотелось узнать, понимаешь ли ты, какая у тебя появилась сила, чтобы творить добро. Я хочу сказать, что теперь ты можешь влиять на всех этих ребят – они все могут вести чистую, честную и достойную жизнь!
– Я как-то никогда об этом не думал, – произнес Бэзил, слегка огорошенный, – я никогда не думал о…
Грэнби энергично хлопнул его по плечу:
– С сегодняшнего утра у тебя появилась ответственность, от которой тебе не уклониться! С этого самого утра ты в ответе за любого ученика, прячущегося за физкультурным залом с сигаретой и воняющего табаком; ты в ответе за их ругань и грязные словечки и за то, что они учатся брать чужое, воруя молоко и еду по ночам из буфетной!
Он умолк. Бэзил, нахмурившись, смотрел прямо перед собой.
– Вот это да! – сказал он.
– Да-да! – подтвердил Грэнби; глаза его сияли. – У тебя есть возможности, которыми мало кто обладает. Я расскажу тебе один случай. В Принстоне я познакомился с двумя ребятами, которые разрушали свои жизни пьянством. Я мог бы сказать: «Это не мое дело» – и позволить им и дальше катиться по наклонной, но когда я прислушался к голосу своего сердца, то понял, что я так не могу! Поэтому я пришел к ним с открытой душой и рассказал им все, прямо и откровенно, и эти ребята – по крайней мере, один из них – с тех самых пор и капли в рот не взяли!
– Но в нашей школе, кажется, никто не пьет! – возразил Бэзил. – Хотя был у нас один парень, его звали Бэйтс, но его исключили в прошлом году, и…
– Это неважно, – перебил его Джон Грэнби. – Курение влечет за собой пьянство, а пьянство влечет за собой… ну, всякие другие вещи…
Грэнби говорил целый час, а Бэзил слушал; кирпичная стена у дороги и склонившиеся под тяжестью плодов сучья яблонь над головой с каждой минутой все больше и больше утрачивали краски, а мысли его все больше и больше уходили куда-то вглубь. Его глубоко поразило полное отсутствие эгоизма у этого человека, который взвалил на свои плечи чужое бремя. Грэнби опоздал на поезд, но сказал, что это неважно, поскольку он видит, что ему удалось посеять семена ответственности в душе Бэзила.
К себе в комнату Бэзил вернулся, исполнившись трепета, отрезвленный и убежденный. До этого момента он всегда считал себя довольно скверным мальчишкой; последним героем, с которым ему удалось себя отождествить, был «Гарри-на-волосок» из комиксов, печатавшихся в воскресных приложениях, – Бэзилу тогда было десять лет. И хотя он довольно часто размышлял о жизни, все его мысли были мрачноваты и описанию не поддавались, и никогда не касались вопросов морали. Его дурные наклонности по-настоящему сдерживал лишь страх – страх лишиться возможности чего-то достичь и обрести силу.
Но встреча с Джоном Грэнби произошла в знаменательный момент. После утреннего триумфа ему показалось, что в школьной жизни уже не осталось ничего, чего стоило бы добиваться, – и тут перед ним внезапно замаячила новая цель. Стать совершенством, прекрасным внутри и снаружи, как сказал Грэнби, попробовать вести безупречную жизнь… Грэнби вкратце обрисовал ему эту самую безупречную жизнь, не преминув сделать упор на ее вполне материальные преимущества, вроде всеобщего признания и влияния в университете, а воображение Бэзила уже давно пребывало где-то в далеком будущем. Когда на последнем курсе Йеля его выберут последним кандидатом в члены тайного общества «Череп и кости», а он с печальной и сентиментальной, совсем как у Джона Грэнби, улыбкой отрицательно покачает головой и укажет на кого-нибудь другого, кто больше, чем он, жаждет вступить в это общество, собравшаяся вокруг толпа разразится грустными возгласами… А затем, когда он вступит в настоящую жизнь и в возрасте двадцати пяти лет посмотрит в лицо нации с инаугурационной трибуны на ступеньках Капитолия, все собравшиеся у подножия граждане его страны будут смотреть на него снизу вверх с восхищением и любовью…
