Вот и Синий лес. Они за лето бывали здесь уже сто раз. Тут они любят входить в лес — возле старой липы. Луша чуть-чуть пригнулась, и они сразу оказались в прохладе и тишине.
Все здесь было как обычно. Рядом с обгорелым осиновым пнем лежал вот уже второе лето и ржавел неизвестно кем и зачем принесенный обруч от бочки. Посреди обруча цвел лютик, и цвел колокольчик, и рос кустик земляники. Один листок сделался по-осеннему красным и вроде бы светился, точно под ним горела маленькая лампочка. Пропел свою всегдашнюю песенку зяблик. Слетела на землю еловая шишка. Как всегда, всюду синели полянки, сплошь покрытые вероникой. Она цвела здесь все лето.
Может, лес потому и называется Синим?
Луша остановилась. Ивушкин тоже.
— Ивушкин, постой, — начала Луша каким-то торжественным голосом, как будто собиралась сообщить по радио важные новости.
— Ты что, Луш? Ну чего тут стоять на опушке, когда всякий может увидеть.
— Конечно. Но ты подумай все-таки, хорошо ли так — взять и убежать. А? Ты все-таки подумай.
— Да перестань. Трусишь ты, что ли? Сейчас не про это надо думать, а про то, где нам спрятаться, где укрыться, чтоб не нашли.
— В "Нигде и никогда", — сказал незнакомый суховатый голос из травы.
Ивушкин и Луша поглядели друг на друга.
— Что ты сказал, Ивушкин?
— Я — ничего. Это кто-то, неизвестно кто.
— Известно. Это я сказал. И повторяю: в "Нигде и никогда" укрыться очень удобно.
Листики травы шевельнулись у самых Лушиных копыт. Из травы выпутался еж. Вроде бы еж как еж, может, немного больше обычного ежа. Но разговаривал, несомненно, он. Больше было некому.
Ивушкину показалось, что еж даже вежливо поклонился.
— Вихроний, — представился он.
— Ежи разве умеют говорить?! — не очень-то деликатно воскликнул Ивушкин.
— Ах, люди, люди… — вздохнул еж Вихроний. — Как они сопротивляются всему естественному и стараются втиснуть все в свои представления!
Он говорил так мудрено, что Ивушкину пришлось переспросить.
— Да ведь ты только что говорил с лошадью! — сказал Вихроний уже по-другому, обыкновенно. — Ну, раз ты знаешь, что лошадь говорит, почему бы не говорить и ежу?
— В самом деле, Ивушкин, — заметила Луша.
Ивушкин растерялся.
— Да ты… да вы… не обижайтесь, — нескладно пробормотал он.
— Говори мне "ты", — смягчился еж.
Луша оправилась от этой неожиданности раньше Ивушкина и начала беседовать с Вихрением, как со старым знакомым.
— Его зовут Ивушкин, — сказала она. — А меня — Луша.
— Это мне известно, ваше совместное пребывание здесь мной постоянно фиксировалось.
— Ты что, заговариваешься, что ли? — спросила Луша сердито.
— Вовсе нет, — ответил еж. — Ну, попросту я видел вас, когда вы приходили сюда играть или собирать сыроежки.
— Мы тут играли одни, — заметил Ивушкин. — Валька — в Артеке.
— Совершенно верно. Однако визуально…
— Или говори понятно, или умолкни! — оборвала его Луша.
— Ну, лошадь, с тобой не забалуешь! — засмеялся еж как-то совсем по-человечески.
— Объясни, — потребовала Луша.
— Это я и пытаюсь сделать. И если вы оба постоите спокойно и послушаете, вам все станет ясно, потому что лица у вас довольно смышленые и вселяют надежду, что вы не совсем уж тупицы.
На такие речи ежа Ивушкин только вдохнул побольше воздуха и проглотил его, а Луша фыркнула.
— Это страна "Нигде и никогда", — продолжал еж.
Ивушкин и Луша стали с удивлением оглядываться.
— Нет, вы не вертите головами. Так ее решительно нельзя разглядеть.
— А как же тогда? — спросил Ивушкин.
— Сейчас все растолкую. Только сначала я должен удостовериться, правильно ли я вас понял. Правда, что у вас возникла надобность укрыться, так сказать, найти укромное прибежище, чтоб вас и не видно, и не слышно было и все прочее в этом же роде?
— Правда, — мрачно подтвердил Ивушкин.
Луша молча кивнула.
— С вами случилась беда?
— Случилась, — сказал Ивушкин.
— Тогда все правильно, — удовлетворенно заметил еж, точно они сообщили ему про себя вовсе не грустное, а радостное известие. — В "Нигде и никогда" вы попадете в невидимое пространство. Оно из вашего леса не видно. Вас оттуда никто не заметит и не найдет.
— И надолго мы туда попадем? — опасливо спросила Луша.
— На этот вопрос ответить нельзя. Потому что там времени нет. Там неизвестно — долго или недолго, нельзя определить. Потому страна и называется "Нигде и никогда".
Ивушкину стало не по себе. Как же так — уйти куда-то и сделаться невидимым, вроде быть и вроде бы даже и нет! А как же мама с папой, и Валька, и вообще — все остальное?
Рыжая белка перепрыгнула с ветки на ветку. Зяблик снова пропел свою короткую песенку. Несколько раз по сухой березе стукнул дятел. С дальних лугов залетел в лес запах сена. Осинка начала перебирать листиками. Снова шлепнулась на землю шишка.
Как же быть: соглашаться или не соглашаться?
— А почему же ты, — спросила дотошная Луша, — если нас так часто видел, ни разу к нам не вышел и с нами не поговорил?
Она все-таки сомневалась в том, что еж сообщал им правду. Может, это он просто так?
— Ясно почему, — ответил Вихроний, не задумываясь. — Вы были веселые и счастливые. Вам не надо было укрываться и прятаться Я не был вам нужен. А теперь нужен. Вот я и пришел. Сейчас я произнесу необходимые слова. Перед вами появятся двери. Вы не зевайте. Как только створки распахнутся, сразу же идите за мной.
Луша хотела еще о чем-то спросить, но Вихроний остановил ее:
— Пока помолчите.
Он нахмурился, сосредоточился и проговорил:
Совершись чудо,
Совершись!
Из ниоткуда,
Дверь, появись!
В зеленом пригорке
Скрипнули створки,
У ветра за спиной
Передо мной.
И в самом деле, маленький зеленый пригорочек вдруг стал расти, расти, и в нем обозначились двери, и обе их половинки распахнулись настежь, и все двинулись в таком порядке: сначала еж Вихрений, следом — Луша и, наконец, Ивушкин.
Как только они вошли, двери за ними захлопнулись и исчезли, пригорок снова уменьшился до своих обычных размеров. На поляне в Синем лесу не осталось ни души. Только шевельнулся колокольчик. Только пролетела белая бабочка капустница. Где-то далеко-далеко пропищал чейто транзистор. Было ровно двенадцать часов. Воцарилась непривычная, очень неподвижная тишина.
