– Хэйтем, сейчас ты ему ничем не поможешь, – тихо сказала она.
– Ублюдки! – услышал я крик Холдена. – Бесполые ублюдки!
Последний раз взглянув на дверь, я задвинул тяжелый засов. Дженни тащила меня к люку.
– Это все, на что вы способны? – слышалось со двора.
Мы спускались вниз. Голос Холдена звучал все тише.
– Ну давайте, суньтесь ко мне с вашими обрубками между ног. Я погляжу, как вы справитесь с одним из солдат его величества…
Последнее, что мы услышали, спускаясь в туннель, был пронзительный крик Холдена.
21 сентября 1757 г
1
Я надеялся, что никогда не стану убивать своих противников с удовольствием. Но для коптского монаха, что стоял в карауле у стены монастыря Абу-Гербе на горе Гебель-Этер, я сделал исключение. Должен признаться: его я убивал, испытывая наслаждение.
Он рухнул на пыльную землю возле ограды. Его грудь судорожно вздымалась. Из его рта вырывалось неровное дыхание. Священник умирал. В воздухе кружил канюк, предвкушающий пир. Я посмотрел туда, где на фоне темного горизонта поднимались шпили и арки монастыря, выстроенного из песчаника. Из окна лился теплый свет – свет жизни.
Умирающий монах корчился, захлебываясь собственной кровью. Я было подумал, не добить ли его. И тут же отказался от этой мысли. Зачем проявлять к нему милосердие? И хотя он умирал медленно, испытывая неимоверную боль, его страдания не шли ни в какое сравнение с муками тех несчастных душ, что были узниками монастыря.
Одна из таких душ, крайне дорогая мне, мучилась там в эти минуты.
На дамасском базаре я узнал, что Холдена не убили, а захватили в плен и перевезли в Египет, в коптский монастырь на горе Абу-Гербе, где мужчин превращали в евнухов. Туда я и поспешил, моля Бога, чтобы только не опоздать. Однако в глубине сердца я знал, что опоздаю. Так оно и случилось.
Осмотрев стену, я убедился, что ее основание уходит глубоко в землю, чтобы ночные хищники не смогли сделать подкоп и проникнуть внутрь. На монастырском дворе имелась обширная песчаная яма. Там новоиспеченных евнухов закапывали в песок по самую шею и держали в таком состоянии десять дней. Естественно, монастырским властям было невыгодно позволять гиенам и прочим четвероногим обгрызать лица беспомощных людей. Совсем невыгодно. Если кому-то из жертв кастрации и было суждено умереть, то только от жгучего солнца или от ран, полученных во время страшной процедуры.
Убедившись, что священник мертв, я перебрался через стену. Единственным освещением мне служил тонкий серп луны, однако и его тусклого света хватало, чтобы увидеть на песке темные пятна запекшейся крови. Сколько же их было – этих несчастных, познавших жесточайшее издевательство над человеческой плотью? Мои размышления прервал тихий стон. Я вгляделся в неровные края песочной ямы. Голос я узнал безошибочно: он принадлежал рядовому Джеймсу Холдену.
– Джим! – шепотом позвал я.
Через мгновение я уже сидел на корточках возле его головы, торчавшей из песка. Ночи в этих местах были холодными, зато днем солнце палило немилосердно. Я не знал, сколько дней Холден провел в яме. Но по-видимому, достаточно, чтобы сделаться похожим на головешку. Казалось, солнце выжгло всю кожу на его лице. Его потрескавшиеся губы и веки кровоточили. Щеки и лоб шелушились. У меня с собой была кожаная фляжка, которую я открыл и поднес к губам узника.
– Холден, ты слышишь меня?
Голова дернулась. Глаза открылись, устремившись на меня. Они были полны боли, но чувствовалось, Холден меня узнал. На его растрескавшихся, окаменевших губах появилось подобие улыбки.
Это состояние длилось несколько секунд и сменилось судорогами. Либо Холденом овладело неистовое и неисполнимое желание самостоятельно выбраться из песка, либо у него начался припадок. Его голова раскачивалась из стороны в сторону, рот был открыт. Я подался вперед, зажал его голову в ладонях, чтобы он ненароком не навредил себе.
– Холден… – шептал я. – Холден, прекрати! Прошу тебя.
– Сэр, вытащите меня отсюда, – прохрипел он. В его глазах блестели слезы. – Вытащите меня.
– Холден…
– Вытащите меня отсюда, – повторял он. – Сэр, прошу вас, вытащите меня отсюда. Сделайте это сейчас…
И вновь его голова болезненно задергалась. И вновь я как мог стал успокаивать его, стараясь не допустить истерики. Сколько времени есть у меня, прежде чем монахи сменят караул? Я дал Холдену сделать еще несколько глотков воды, потом достал из мешка лопатку и начал откапывать тело товарища. Я разговаривал с Холденом, удерживая его внимание. Вскоре я освободил ему плечи и грудь.
– Холден, я очень виноват перед тобой. Прости меня, дружище. Я не должен был бросать тебя.
– Я сам говорил, чтобы вы уходили, сэр, – возразил он, с трудом выговаривая слова. – Если помните, я даже толкнул вас внутрь…
Чем дальше я копал, тем чернее становился песок, пропитавшийся кровью.
– Боже милосердный, что они сделали с тобой?
Впрочем, я и так знал ответ. Через пару минут я получил подтверждение. Я откопал Холдена до пояса и увидел повязки. Они были черными и задубевшими от крови.
– Сэр, вы там, пожалуйста, поосторожнее, – совсем тихо прошептал он, морщась и кусая губы от невыносимой боли.
В конце концов он потерял сознание, что помогло мне поскорее вытащить его из этого проклятого места. У подножия горы нас ожидали две лошади.
2
Устроив Холдена поудобнее, я снова посмотрел в сторону монастыря. Проверил механизм скрытого клинка, затем прицепил к поясу меч. Я зарядил два пистолета, засунув их за пояс, после чего зарядил пару мушкетов. Я зажег свечку и факел. Со всем своим арсеналом я поднялся по склону горы. Там я зажег второй и третий факелы. Выгнав лошадей из монастырской конюшни, я бросил туда первый факел, с наслаждением слушая треск мгновенно вспыхнувшего сена. Второй факел я швырнул внутрь монастырской церкви. Удостоверившись, что конюшня и церковь уже охвачены огнем, я трусцой побежал к зданию, где находились монашеские кельи, успев зажечь еще два факела. Подбежав с задней стороны, я разбил окна и швырнул факелы внутрь, после чего вернулся к входу, прислонил мушкеты к дереву и притаился.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и минуты, как из дверей выскочил первый монах. Я застрелил его из мушкета, сразу же схватившись за второй. Им я уложил еще одного монаха. Вскоре я разрядил и оба пистолета, убив еще двоих. После этого я подбежал к двери и стал рубить монахов мечом. Вокруг меня росла груда мертвых тел. Я уложил десятерых; возможно, даже больше. Мои руки стали липкими от крови. Чужая кровь стекала у меня по лицу. Здание вовсю полыхало. Кто-то умирал в муках. У меня не было ни времени, ни желания их добивать. Выбор обитателей монастыря был невелик: либо заживо сгореть, либо выскочить наружу и пасть от моего меча. Некоторые решили прорваться с боем. Мечи их не спасли: я без труда парировал неумелые монашеские удары. Изнутри слышались вопли сгорающих заживо. Возможно, кому-то и удалось бежать. Я не был настроен их преследовать. Достаточно того, что с большинством насельников этого змеиного гнезда я расправился. Изнутри уже вовсю тянуло горелым человеческим мясом. Переступая через тела мертвых и умирающих, я ушел. К этому времени монастырь за моей спиной превратился в громадный пылающий факел.
