– Дэн? Ты очень сердишься?
– Эх ты малявка, – нет, сердитым он не выглядел, только расстроенным, – Больше хоть никому не говорила?
– Нет! – поспешно заверила я, – И никому не скажу. Просто Яринка, она такая же, как мы, понимаешь? Ей можно.
– Яринка, это рыженькая? С которой вы всегда вместе ходите?
– Да! Она никому ничего не скажет.
– Я бы не был так уверен, – хмыкнул Дэн, а я затрясла головой.
– Нет! Она знаешь какая? Она… – я осеклась, но потом, мысленно махнув рукой (на семь бед один ответ!) продолжила, – Когда мы с тобой встречались в прошлый раз, это она у вас в корпусе Иисуса разрисовала. Чтобы всех отвлечь, чтобы не заметили, что нас нет.
Дэн округлил глаза, помолчал, переваривая новую информацию, а потом, совсем как я в тот вечер, начал хохотать. Да так, что сполз с поваленной сосны на землю. Кое-как выговорил:
– Ну, девочки… и ведь не подумаешь.
Я несмело улыбнулась, подождала пока Дэн переведёт дух, и спросила:
– Теперь ты видишь, что Яринке можно доверять? Она и сейчас нас страхует.
– Что? Опять так же?!
– Нет-нет! – я торопливо рассказала Дэну про крик сойки, чем вызвала у него новый приступ смеха.
– Да вам в разведке нужно служить. Правда соек я в этих местах что-то не припомню, ну да ладно. Скажи своей Яринке, что если её кто-то застанет за этими воплями, пусть говорит, будто видела птицу, которая так кричала, и хочет её приманить. В вашем возрасте такое простительно.
Я обрадовано закивала, слегка заискивая перед Дэном.
– Это здорово придумано. Так ты больше не сердишься?
– Да ну тебя совсем, – отмахнулся он, снова садясь на ствол, – Ты лучше расскажи, как вы сюда ночью ходили?
Я кивнула, выдержала паузу для важности, и начала рассказывать. Дэн слушал, не перебивая, лишь, когда я дошла до места, где мы с Яринкой лежим на траве и говорим про космическое прошлое Руси, он удивился:
– Откуда ты это знаешь?
– Нам дед Венедикт читал, – отмахнулась я, торопясь продолжить рассказ, но Дэн перебил.
– Подожди, Дайка. Кто такой дед Венедикт? И зачем он вам это рассказывал?
Я помолчала, переключаясь на другую тему, и пояснила:
– Дед Венедикт у нас в Маслятах был как бы учителем. Только здесь учителей столько, сколько и уроков, а дед Венедикт один всё знал.
– У вас там было что-то вроде школы? И историю преподавали?
– Нет. Да, – я беспомощно развела руками, – Просто взрослые всегда заняты, и детей днём отводили к старикам. Они нас учили читать, писать, рассказывали про всё. И про то, как раньше было тоже. Чаще дед Венедикт, но и другие были. Бабушка Сима больше с девочками занималась, а у бабушки Риты был компьютер, и она нам показывала, как с ним работать.
– У вас и компы там были? – впечатлился Дэн, – А где вы брали электричество?
Мне опять пришлось напрягать память.
– Ну… Из таких чёрных коробок. Их привозили из города.
– Коробок? Может, аккумуляторы? Ладно, не важно. И что вам ещё рассказывал дед Венедикт про прошлое?
– Всякое. Он там жил. Ещё когда были эти… времена безбожья.
– Что?! Ему сколько лет?
– Много, – я подумала и твёрдо добавила, – Сто.
– Сто? – Дэн недоверчиво уставился на меня, – Ты уверена?
– Да. Папа говорил "Дед Венедикт, тебе сто лет в обед, а ты детей электробритвой пугаешь".
Дэн захохотал, запрокинув голову.
Я подождала пока он успокоится, и подытожила:
– Вообще, я про это всё мало знаю, только то, что уже рассказала. Нам больше нравилось слушать про рыцарей, принцесс и драконов.
– Подожди, – улыбка слетела с лица Дэна, – Ваш дед Венедикт рассказывал, что раньше были драконы?
– Ну да, – я удивлённо посмотрела на него, – Были, совсем давно. Их скелеты и сейчас находят. Нас тут возили в музей, и я видела.
– А, динозавры! – Дэн с облегчением хлопнул себя по лбу, и задумчиво добавил, – Всё-таки как-то систематизировать учебный материал вам там не помешало бы.
Я хихикнула, потому что вспомнила, как однажды мой папа разговаривал с дедом Венедиктом о том, что детям нужно хоть какое-то подобие учебной программы, но тот лишь отмахивался. Тогда папа повернулся ко мне и спросил: "Мышка, что делают люди в море?" И я важно ответила, что они там плавают на подводных лодках и ходят на абордаж. Дед Венедикт затрясся от смеха, а папа, воздев руки к небу, снова начал доказывать ему, что нельзя безо всякой системы пичкать детей всем подряд.
Я собралась уже рассказать это Дэну, но решила отложить до другого раза. Куда больше мне сейчас хотелось довести до конца историю нашей с Яринкой ночной прогулки. На всякий случай, я немного подождала, не спросит ли меня Дэн ещё про что-нибудь, но он молчал.
– Так вот, – решилась я, – А ещё мы видели звездопад. Звёзды вдруг начали падать часто-часто, и мы загадали желание. Ну а потом стало холодно, ещё больше росы выпало, и пришлось возвращаться. Платья мы почистили в туалете, утром погладили, и никто ничего не узнал.
– Шустры, – одобрил Дэн, – Только надеюсь, вы не собираетесь превратить это в привычку?
Я уклончиво повела плечом, но к счастью интерес Дэна переключился на другое.
– Дайка, скажи, вот вы с подружкой обсуждали то, как люди в космос летали, и бога с ангелами там нет. А тебе про это что говорили в вашей деревне?
Я помолчала, припоминая.
– Мы про бога почти и не разговаривали. Мама иногда говорила "о, господи", когда сердилась. Дед Венедикт рассказывал, что бога придумали в старину, чтобы пугать людей грехами. А папа как-то сказал, что существует высший разум, только он ничего никому не запрещает, потому что ему до нас дела нет.
– Ну а сама ты про это что думаешь? – Дэн сорвал травинку и теперь крутил её в пальцах.
Я вспомнила бессонные ночи, которые бывают наверно у всех. Когда ты лежишь не шевелясь, смотришь в темноту, и гадаешь – зачем я? Откуда я? Где я была, пока не родилась? И где буду, когда умру? А всё остальное – зачем и откуда? А если всё-всё вдруг исчезнет, что останется? А что было, когда ещё ничего не было?
– Я? Мне кажется, что где-то… кто-то есть. Большой и самый главный. Но не такой, не тот, про кого рассказывают в Библии.
– А какой?
– Ну… такой, – я не знала, как выразить словами то, что чувствовала, поэтому встала и раскинула в сторону руки, – Вот такой, везде! Такой большой, что он никогда не станет делать того, о чём рассказывал батюшка Афанасий. Потому что оно слишком маленькое для него.
На этом поток моего красноречия иссяк, и я снова села.
