Глава шестнадцатая
Исаак в крохотное оконце глядит на темные тучи, вдыхает сырой утренний воздух. Вскоре с неба обрушивается град, градины барабанят по черным прутьям металлической решетки. Через разбитое стекло в камеру льет дождь, образуя лужу.
В коридоре зажигают свет, едва сквозь щели под дверью проникает бледная полоска, как дверь распахивается.
— Подъем! Живей, живей! В душ!
Мехди опускает ноги на пол, но больная нога больше не держит его.
— А! — Он со стоном падает на матрас. — Мы же принимали душ совсем недавно. Что, неделя уже прошла?
Исаак протягивает руку, Мехди налегает на нее всем своим весом. И так они ковыляют к выходу.
Рамин прикрывает ухо рукой:
— Тише вы, — бормочет он во сне.
Он что, забыл, где находится?
— Рамин-джан, вставай! — говорит Мехди, но Рамин даже не шелохнулся.
В коридоре они вливаются в толпу заключенных и направляются в душевую. Там они раздеваются, заходят в душевые кабинки. Исаак уже научился не смотреть на голых мужчин, на ноги в волдырях, с почерневшими ногтями, шлепающие по серым лужам на ослизлом кафельном полу. Он заходит в кабинку, становится под ледяные струи, быстро намыливается. Стирает рубашку, нижнее белье, носки, понимая, что плесень, как ни три, не отмоешь. Выходит из-под душа, перевесив через руку одежду, — ищет свободный уголок, чтобы одеться. Другие, как и он, ходят мокрые в поисках местечка поукромнее — не хочется стоять совсем уж на виду. Внезапно прямо перед собой он видит знакомое лицо, лицо из далекого прошлого.
— Вартан? Вартан Софоян?
Заключенный, такой же голый, как и он, застывает на месте как вкопанный.
— Господи! Исаак Амин!
Несколько мгновений они смотрят друг на друга. Им никогда не доводилось разговаривать друг с другом подолгу.
— Так, значит, вы тоже здесь… — говорит Исаак. — И давно?
— Месяца два. Меня держали в другом блоке. А вы здесь сколько?
— Кажется, месяца три. Тут теряешь счет дням…
— Да, знаю.
К ним подходит охранник — он следил за ними. Здесь, в душевой, его черная винтовка устрашает еще больше.
— Эй, вы, это вам что, гостиная? — орет он. — Одевайтесь, уроды, и чтоб я вас не видел!
Исаак и Вартан кивают друг другу и расходятся. А чуть позже, уже одеваясь в углу, Исаак возвращается к недавнему разговору. Его удивляет, что, пока они разговаривали, он забыл и о наготе пианиста, и о своей неприязни к нему. Наверняка и у Вартана так было. Пока Исаак натягивает брюки и застегивает влажную рубашку, он уже не без враждебности вспоминает пианиста, вид его высокой, голой фигуры возбуждает в нем нехорошие чувства.
Сквозь бульканье воды доносится крик заключенного, за ним угрозы охранника. В ближайшей кабинке Исаак видит Рамина — из носа у того течет кровь, двое охранников стянули с него одежду и втолкнули под душ. Руки парня что две скобки по бокам исхудавшего тела, Рамин прикрывает ладонями низ живота. Вода, утекающая в сток под его ногами, розовая.
— Поделом тебе! — говорит один из охранников. — Слышишь «подъем» — вставай. Тут тебе не пятизвездный отель, сукин ты сын.
* * *
— Что они теперь сделают с Рамином? — говорит Исаак Мехди, когда они возвращаются в камеру. — Надо было самим растолкать его.
— Правда твоя. А я из-за ноги не подумал о нем. К тому же и парень он трудный. Вообще-то, у меня было много таких студентов, самонадеянных идеалистов. Было такое время, когда многих увлек идеализм.
— Тебя тоже?
— Не знаю. Казалось, вот-вот настанут перемены, а кому, как не нам, приблизить их. Мы хотели покончить с монархией. Думали построить демократию. Сколько нас шагало плечом к плечу: коммунисты, лейбористы, Народная партия, да мало ли кто еще. Ну и религиозные фундаменталисты. Объединяла нас всех ненависть к шаху. И больше ничего. Ну а в конце концов мы выпустили на свободу чудовище.
В дверном окошке показывается пара глаз, в щель суют поднос с едой. Исаак встает, берет поднос. На подносе сыр, хлеб и чай. Исаак с Мехди садятся на пол, скрестив ноги, молча едят. Дождя уже нет, но в камере сыро и холодно.
— Амин-ага, ты-то здесь за что? Ты нам так до сих пор ничего о себе не рассказал.
— Понятия не имею, хотя кое-что против меня все же есть. Я — еврей и неплохо жил при шахе.
— Хорошо жить при шахе — значит ничего не видеть и не слышать. Делать вид, что тайной полиции не существует.
— Да, это так, но агенты САВАК
[30] хотя бы сажали и пытали ради одного — получить информацию и запугать вероятных противников режима. Человека арестовывали, если он и в самом деле был в чем-то виноват. Как ни ужасно, но в этом была своя логика. А теперь правительство просто-напросто уничтожает людей, невзирая на то, виноваты они или нет. Их цель — сломить людей. Завладеть их душами, Мехди-ага. А это гораздо опаснее.
Мехди кивает, отхлебывает чай.
— Год назад я бы тебя возненавидел, — говорит он. — А теперь не знаю, что и сказать. Не хочется этого признать, но у нас много общего.
Охранник вызывает Исаака. И, хотя сыр еще камнем лежит в желудке, Исаак выходит из камеры. Его ведут вниз по лестнице, на этот раз в другое помещение. Войдя, Исаак первым делом смотрит на руку следователя — все ли пальцы у него на месте — видит, что одного нет, и понимает: его снова будет допрашивать Мохсен. Недели три назад по тюрьме пополз слух, что Мохсен освободил одного заключенного прямо на допросе, и все тут же воспрянули духом, как школьники перед началом летних каникул. Однако неделю назад Мохсен так же ни с того ни с сего застрелил другого заключенного, и все снова приуныли. От Мохсена неизвестно чего ожидать, говорили заключенные. И кто знает, как вести себя с ним.
— Расскажи о своем брате, Джаваде, — говорит Мохсен.
— Что вы хотите знать?
— Чем он занимается?
— Мы с ним не очень-то близки.
— Судя по распечаткам телефонной компании, вы часто перезваниваетесь.
— Да, но… тесными наши отношения не назовешь. Так, общаемся иногда — как требуют приличия.
— Надеюсь, брат, и мне с тобой удастся держаться в пределах приличий.
— Брат, я говорю правду. Джавад любит перемены. Он вечно меняет работу. За ним не уследишь.
— Понятно. Может, тебе интересно будет узнать, какая работа у твоего брата сейчас. Он тайком ввозит в страну водку.
Вот так так. Исаак не знает, верить Мохсену или нет.
— Ислам запрещает употреблять алкоголь, ты ведь знаешь об этом? — прибавляет Мохсен.
