— Ну что, не передумал?
Ему что-то едва слышно отвечают, что — непонятно. И начинается: он отчетливо слышит, как кожаный ремень хлещет по телу, стоны — это их он поначалу принял за собачий вой. Удары становятся все сильнее, стоны — все слабее; с каждым взмахом кто-то повторяет:
— Отвечай, не то сдохнешь…
Мохсен, не закрыв двери, отходит к столу, стоит, скрестив руки на груди.
— Понял? — Нависает он над столом. — Вот что тебя ждет. А ну говори!
— Брат, что вы от меня хотите? Мне нечего сказать.
— Рассказывай, как шпионил на Израиль! И про братца своего не забудь. Где он?
Исаак молчит. Мохсен подходит к двери, за которой снова установилась тишина.
— Брат Мостафа, следующий.
Господи, нет, не надо! Только не это! К голове приливает кровь, грудь болит, дышать невозможно. У меня сердечный приступ. Пускай. Уж лучше умереть так, чем под ударами, где твоей надгробной речью будут крики истязателя. Кто-то в маске хватает его за руку, тащит в соседнюю комнату, бросает ничком на деревянную доску. Стягивает с него туфли, носки. Он чувствует, как резиновые жгуты змеями обвиваются вокруг лодыжек, пригвождая к двум штырям. Господи, сжалься надо мной! Значит, это все-таки случилось. С ним, Исааком Амином из Хорремшехра, сыном Хакима и Афшин Амин. Меня зовут Исаак Амин, меня зовут Исаак Амин. Фарназ, где ты? Приди, посмотри, что они делают со мной. Моя маленькая Ширин. Приди, глянь на своего папу. Глянь, во что его превратили. Парвиз, приди. Посмотри на своего отца — босого, ничком на доске — сейчас его побьют как собаку. Жгут разрезает воздух, ходит по ногам, рассекая кожу. Неописуемая боль отдается во всем теле. Раз, два, три, считает он. Четыре, пять, шесть, семь. «Будешь говорить?» Восемь, девять, десять. Ноги уже онемели. Он продолжает считать. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. «Молчишь? А ну говори, собачье отродье!» Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…
Амин-ага, вам приготовить чаю? Да, Хабибе, спасибо. Шахла и Кейван в четверг вечером устраивают прием — пометь в ежедневнике. Вот как? Они ведь совсем недавно собирали гостей. Что ж, это твоя сестра, не моя. Баба-джан, назови столицу Египта. Каир. А не Александрия? Нет, не Александрия. Но огромную библиотеку сожгли именно в Александрии? Да. А кто? Сначала римляне, потом христиане, после — арабский халиф
[41]
. Кого я вижу — Амин-ага! Входи, входи! Вас только двое? Нет, подойдут еще наши друзья, Курош и Хома. Отлично! Проходите. Фесенджан
[42]
сегодня удался на славу.
Кто-то трясет его за руку.
— Брат Амин, проснись.
Он открывает глаза. В камере темно. Охранник ставит поднос около матраса.
— Подкрепись. Не будешь есть, совсем ослабнешь.
Дверь захлопывается.
Исаак садится, прислоняется к стене. Ноги как будто не его. Он трогает ступни: кожа слезла, голое мясо. Жгучая боль ползет от ступней вверх. Он думает о Мехди, представляет его безногим в кресле-каталке. Вспоминает Рамина и видит его голым, с дыркой во лбу — он лежит в морге. Перед глазами встает несчастный Вартан в металлическом отсеке рядом с Рамином — длинные пальцы покоятся на посеревшем, распухшем теле. Он берет с подноса миску, зачерпывает ложкой рис. Заставляет себя есть.
Глава двадцать восьмая
Коротая время до встречи с братом Исаака, Фарназ бродит по базару: гладит шелк и шифон в лавочках, нюхает специи в огромных мешках, отворачивает края ковров — рассматривает, как они сотканы. Останавливается напротив лавки серебряных дел мастера. Именно здесь назначил ей встречу Джавад — вчера вечером он звонил из таксофона и настоятельно просил ее повидаться с ним. Она смотрит, как катят коробки на ручных тележках, как из них вынимают красные и оранжевые фрукты, как торгуются покупатели и продавцы, как переходят из рук в руки деньги — начинается еще один суматошный день.
Он подходит к ней в поношенном пальто, две пуговицы на нем отсутствуют. Подбородок его зарос густой, черной бородой.
— Я так рад тебя видеть! Спасибо, что пришла.
От него исходит тяжкий дух — похоже, он так быстро перебирался с места на место, что не успевал ни принять душ, ни почистить зубы, ни простирнуть белье.
— Я тоже рада, — говорит Фарназ. — Когда ты успел отрастить бороду? Ты просто вылитый мулла — не отличишь.
— Точно! — он смеется, проводит рукой по лицу. Его черные, озорные глаза по-прежнему блестят. — В этом-то вся штука — чтобы не отличили. Так не попадешь в беду. Ну, пошли.
— Так что стряслось? — говорит Фарназ. — И где тебя носило?
— Там-сям, сама понимаешь. Друг, который рассказал мне об аресте Исаака, говорит, что теперь стражи исламской революции охотятся за мной.
— Господи, Джавад! Так они в конце концов посадят всех нас! Но что ты будешь делать?
— Я уже месяц как скрываюсь в домах друзей под Тегераном: поживу два-три дня у одних и перехожу к другим. Но долго так продолжаться не может, список моих друзей не бесконечен. — Он смеется, снова поглаживает бороду. — Я уезжаю в одну деревушку на севере — знакомая семья согласилась приютить меня на несколько недель.
— А что потом?
— Потом я рассчитываю получить изрядную сумму наличными — проворачиваю одну сделку… Деньги эти пойдут контрабандистам, которые переправляют людей в Турцию. Та деревушка как раз у самой границы.
— Сделка? Джавад-джан, тебе что, мало неприятностей?
Он понижает голос:
— Никаких неприятностей. Я ввожу водку из России — заказчики берут ее ящиками. Ты даже не представляешь, сколько их…
— Так ты… торгуешь спиртным? — Она озирается — не слышал ли кто, — но понимает, что их голоса потонули в людском гомоне. Она задерживается у лавки, смотрит на рулоны тканей, уложенных высокими, чуть ли не в десять метров штабелями, — на фоне этих пестрых стен резким контрастом выделяются фигуры женщин в черном. — Ты хоть понимаешь, чем это грозит, Джавад? Если тебя поймают, казнят на месте!
— Не поймают. Я имею дело с профессионалами.
— Да кто эти профессионалы? Русские воры?
— Слушай, я не могу открыть тебе всего. Скажу только: мне сейчас нужны деньги — перекантоваться до прибытия партии. Ты мне поможешь?
— Сколько тебе нужно?
— Тысяч десять.
— Долларов?
— Конечно, чего же еще? — Он улыбается. — Я ко всему прочему еще и задолжал кое-кому.
Он не впервые одалживает такие суммы. Из-за этих вечных ссуд, которые из разряда долгов неизбежно переходили в разряд подарков, она не раз выговаривала Исааку. «Ты не только финансируешь его дурацкие затеи, а еще и залог за него вносишь, стоит ему влипнуть», — говорила Фарназ; Исаак, когда аргументов в защиту младшего брата не оставалось, отвечал просто: «Деньги дают ему надежду начать все сначала. Ну как тут отказать?» А теперь мало того, что сумму он просит крупную, так еще и втягивает ее в свои махинации, а это волнует Фарназ больше всего.
