— Я не имею отношения к таким вещам. Ни к чему подобному не причастен. Но вполне могу вытащить тебя отсюда и выставить над бруствером, и пусть наши друзья с той стороны доделают остальное. Так что лучше заткнись и спи, а то я точно выполню свое обещание.
— Неужели хватит духу?
Реджинальд не ответил. Откинув голову на подушку, он лежал, уставившись в потолок; мысли его были далеко. Он размышлял о том, что следовало написать письма Чарльзу, Генри и Агнес. В последнее время он получил от них несколько посланий, но так ни на одно и не ответил. А о чем ему было писать? У Генри он мог лишь спросить: «Как у вас там дела?». Дальше последовали бы пустые, ничего не значащие фразы. Ему очень хотелось спросить брата: «Как же, во имя всего святого, ты еще можешь верить в Него? Неужели какой-нибудь здравомыслящий человек может вообразить, что некая высшая сущность или сила может спокойно взирать на методичное безжалостное убийство существ, созданных по Его образу и подобию? Как можно допустить подобное? Ты же совсем не глуп, Генри. Разве ты не в состоянии понять, что за всем этим ничего нет, а мы все, по сути дела, оболваненное стадо, дикая толпа, которую толкает на смерть кучка стариков, одержимых жаждой крови? Для них мы всего лишь оловянные солдатики, игрушки в их безжалостных руках».
Теперь Чарльз, дорогой и милый Чарльз. Что бы он написал ему? «Разумнее всего вместо клумб устроить огород. Потому что скоро наступят времена не такие уж веселые. Лошадей сейчас у вас нет, поэтому на поле следует сделать птицеферму. А как насчет того, чтобы обзавестись коровой? Когда я вернусь, у тебя уже разрастется большое хозяйство. Вот и будет мне чем заняться. Но не особенно увлекайся. Агнес пишет, что ты не очень хорошо себя чувствуешь в последнее время. Следуй рекомендациям врачей и не заставляй беспокоиться свою жену. Рад слышать, что прислуга ей помогает, а Маккэн взял ее под свое крыло. Я смеялся, когда читал, что Агнес тактично отклонила намерение миссис Митчем прислуживать ей».
Да так бы он и написал, но на самом деле ему хотелось крикнуть: «Тебе повезло, Чарли, несмотря на твой туберкулез. Ты ведь, по сути дела, сейчас полноправный хозяин дома, который я так люблю… и очень сомневаюсь, что после моего возвращения тебе захочется возвращаться в квартиру над магазином. Ты вырос в большом, просторном доме, привык, что слуги ухаживают за тобой. Ты устроил себе перерыв, но он продлился так недолго».
А что ему написать Агнес? «Я очень рад, что все наладилось и прислуга во всем вам помогает. Но другого и ожидать было нельзя. Кому придет в голову в чем-то вам противоречить? Берегите мужа. Как можно чаще ездите с ним в коттедж». А в конце он, шутки ради, прибавил бы: «О чем я говорю? Да выпроводите вы Чарльза в коттедж и пусть он там покрутится немножко один. Это пойдет ему на пользу. Всего хорошего, дорогая».
«Всего хорошего, дорогая, нет, любовь моя. Да, именно любовь. Ты могла бы стать моею. Ты ведь тоже сознаешь это, разве не так? Ты говоришь, что любишь Чарльза, но эта любовь ничто по сравнению с той любовью, которую ты могла бы испытывать ко мне. О, как сильно ты любила бы меня. И я бы смог этого добиться. Но на моем пути стоит Чарльз. К сожалению, брат действительно любит тебя, и как ни странно, но и я люблю его, в то же время мечтая, чтобы его никогда не было. Я жалею, что он мой брат, потому что тогда я без угрызений совести отнял бы тебя».
Реджинальду пришла в голову другая мысль. «Почему, — спрашивал он себя, — мы оба полюбили тебя? Чарльз влюбился с первого взгляда, и я тоже полюбил тебя с той самой встречи на площади перед собором. Мне понравилось, как ты остроумно прошлась насчет моих пуговиц. И я сразу понял, что ты создана для меня. Почему? Не спрашивай, я не смогу объяснить. Уверен лишь в одном: никто из моих знакомых не подумал бы с симпатией заговорить об ординарце или прислуге. Я пытался убедить себя, что меня привлекла твоя необычность, непривычная искренность. Да, ты действительно была искренней и, быть может, из-за этого чуть бестактной. Так я говорил себе. Но для меня все это было неважно. И вот сейчас я спрашиваю себя: чем же ты с такой невероятной силой притянула к себе нас обоих? Возможно, ты одна из тех созданий, которые влекут всех мужчин, одновременно отталкивая женщин? Судя по неприязни к тебе моей матери, должно быть, так и есть. И что бы ни говорили, погибла она из-за тебя. Если бы ты не появилась, она была бы жива и сейчас. Ты когда-либо задумываешься об этом, Агнес Конвей-Фарье?».
— Капитан.
Веки Реджинальда резко дрогнули. Он взглянул на ординарца широко раскрытыми глазами.
— Да, что такое?
— Сэр, вас вызывает полковник.
— Хорошо, сейчас иду.
— Что он хочет сказать, как ты считаешь? — Поллет Смит сел на своей постели.
— Не знаю.
— За мной он почему-то не послал.
— А зачем? Ты же еще новичок.
— Прекрати.
— Извини. Быть может, он собирается отправить меня в отпуск?
— Но ты говорил, что уже два раза ездил в тыл.
— Да, все верно. Но в последнее время я так усердно трудился: размышлял о жизни. Вот полковник и решил, что мне следует отдохнуть.
— Ты считаешь, скоро все начнется?
— Вернусь — расскажу.
Разговор проходил в присутствии рядового Джеймса Макконора. Ординарец одернул на Реджинальде китель, смахнул воображаемую пылинку с его плеча и уточнил:
— Полковник в блиндаже номер четыре, сэр. — Зайдя спереди, ординарец придирчиво оглядел своего капитана. — Нижняя пуговица, капитан, — он протянул руку и застегнул пуговицу на кителе Реджинальда.
— Спасибо, Мак. — Реджи рассмеялся. — Если бы не ты, надо мной потешалась бы вся передовая: единственный полуодетый капитан на весь Даремский пехотный полк. Ну, ты меня привел в надлежащий вид, а теперь укачай этого молодого человека. — Реджинальд кивнул в сторону лейтенанта Поллета Смита и, учтиво склонив голову, вышел. Сквозь холмы сообщения он попал в бункер, значившийся под номером четыре.
* * *
После недели мощных бомбардировок на рассвете первого июля тысяча девятьсот шестнадцатого года, с первыми лучами солнца девятнадцать дивизий двинулись из окопов в сторону противника. Два батальона Даремского пехотного полка были введены в бой в первый же день сражения, и к вечеру большая часть полегла на этой злосчастной равнине, а оставшиеся в живых и представить себе не могли, что это лишь первый день кровавой бойни, которая растянется на много месяцев, вплоть до декабря. Но в тот первый день хваленые танки не оправдали надежд, а всей массе кавалерии не удалось эффектным маршем пройти равнину и положить конец немецкой мощи. Все долгие месяцы планирования пошли насмарку. Оправдались только предположения о размерах потерь. В первый же день в числе погибших оказались: лейтенант Поллет Смит, Алекс Редни и Джон Брейтуойт, а также Мак, рядовой Джеймс Макконер — все те, кто был так близок и дорог Реджи.
Глава 8
— Она так и не получила больше никаких известий о нем?
