Книга Дорогой Джон, страница 44. Автор книги Николас Спаркс

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дорогой Джон»

Cтраница 44

В первую неделю папа часто терял сознание, а когда приходил в себя, на его изможденном лице проступали столь редкие для него эмоции (а их сочетание я вообще видел у него впервые в жизни): отчаянный страх, секундное смущение и благодарность, от которой разрывалось сердце, за то, что я рядом с ним. Я подолгу держал отцовскую руку в своей, чего никогда раньше не делал. Папа не мог говорить, поэтому наше общение было односторонним. Я почти не касался гарнизонной жизни — в основном разговор шел о монетах. Читал отцу «Бюллетень нумизмата»; покончив со свежим выпуском, сходил домой, отыскал старые экземпляры, бережно хранившиеся у отца в ящике стола, и прочитал их тоже. Заходил на сайты вроде «Редкие монеты Дэвида Холла» и «Легенды нумизматики» и зачитывал отцу, что предлагают и по каким ценам. Суммы меня поразили; я впервые подумал, что отцовская коллекция, даже с учетом падения цен на монеты (основной спрос в тот момент был на золото), стоила примерно в десять раз дороже дома, где он жил. Папа, неспособный овладеть искусством самой простой беседы, был богаче всех моих знакомых.

Но отца не интересовал денежный эквивалент коллекции. Он сразу отводил глаза, стоило упомянуть об этом, и я вспомнил слегка подзабытый факт: охота за монетами куда интереснее, чем сами монеты, а для папы каждый золотой кругляш служил вещественным напоминанием об истории со счастливым концом. Учитывая это, я напряг память, стараясь вспомнить, какие монеты мы нашли вместе. Папа вел исключительно подробные записи; перед сном я их просматривал, и мало-помалу воспоминания оживали. На следующий день я напомнил папе о наших поездках в Роли и Шарлотту. Хотя врачи сомневались, что отец поправится, за две недели он улыбался больше, чем за всю жизнь, и в день моего отъезда отца отпустили домой, приставив к нему сиделку до окончательного выздоровления.

Время, проведенное у больничной койки, благотворно сказалось на нашей с отцом дружбе, но оказалось бесполезным для нас с Саванной. Не поймите меня неправильно — она приезжала как могла часто, всячески помогала и сочувствовала. Но я безвылазно сидел в больнице, и отпуск не помог залечить те трещинки, которые начали появляться в наших отношениях. Честно говоря, я и сам не знал, чего мне от нее нужно: когда Саванна была рядом, мне казалось — лучше бы я остался наедине с отцом; однако в отсутствие любимой мне ее не хватало. Каким-то образом Саванна ухитрилась пройти по этому минному полю, не отреагировав ни на один из стрессов, которые я невольно на ней срывал. Она словно знала, о чем я думаю, и угадывала мои желания лучше, чем я сам.

Однако нам недоставало времени, проведенного вдвоем, общения наедине. Если сравнить наш роман с батарейкой, мое пребывание за океаном разряжало ее почти до нуля, и нам обоим требовалась подпитка. Однажды, сидя у кровати отца под равномерное попискивание кардиомонитора, я сообразил, что мы с Саванной провели вместе всего четыре из последних ста четырех недель. Меньше пяти процентов времени. Даже с частыми письмами и звонками я иногда застывал, глядя в пространство, не представляя, как мы выдержим еще два года.

Иногда нам удавалось погулять, дважды мы обедали вместе, но Саванна училась и работала и не могла остаться. Я пытался не винить ее за это, но сдерживаться удавалось не всегда, и всякий раз дело заканчивалось ожесточенными спорами. Я ненавидел эти упреки не меньше, чем она, но никто из нас не был в силах прекратить ссору. Хотя Саванна все отрицала и горячо возражала, когда я поднимал эту тему, основная причина наших ссор заключалась в том, что я не сдержал своего обещания вернуться домой. Это был первый и единственный раз, когда Саванна мне солгала.

Мы честно постарались забыть разногласия, и трогательная сцена прощания опять не обошлась без слез, правда, Саванна успокоилась быстрее, чем в прошлом году. Можно было утешаться мыслью — дескать, начинаем привыкать или оба повзрослели, но в глубине души я чувствовал — что-то непоправимо изменилось. Меньше слез было пролито из-за ослабевшей силы нашего чувства.

Осознание этого оказалось болезненным. Первой ночью следующего полнолуния я вышел на пустое поле для соккера и, как и обещал, вспомнил время, проведенное с Саванной в свой первый отпуск. Я думал и о втором отпуске, но — странно — мне не хотелось думать о следующем; видимо, уже тогда я предчувствовал грядущие события.

Лето заканчивалось. Отец поправлялся, хотя и медленно. В своих письмах он писал, что ежедневно три раза в день обходит квартал пешком, и каждая прогулка длится ровно двадцать минут, но даже это давалось ему с трудом. Единственным плюсом стало то, что у папы появилось вокруг чего строить жизнь теперь, на пенсии, — помимо монет, я имею в виду. Я стал не только чаще писать ему, но начал звонить по вторникам и пятницам ровно в час дня по тамошнему времени, просто чтобы убедиться, что папа жив и ему не хуже. Я вслушивался, пытаясь угадать любые признаки усталости в его голосе, и постоянно напоминал ему хорошо питаться, вдоволь спать и принимать лекарства. Говорил в основном я — для папы телефонные разговоры были еще труднее, чем живое общение, и мне всегда казалось, что больше всего ему хочется побыстрее повесить трубку. Со временем я начал подтрунивать над ним за это, не будучи, впрочем, уверен, что папа понимает шутку. Это меня смешило, и хотя отец не смеялся в ответ, его голос сразу веселел, правда, только на несколько секунд, а потом папа снова замолкал. Это было нормально. Я знал — отец очень ждет наших разговоров. Он всегда снимал трубку на первом звонке, и я представлял, как он поглядывает на часы в ожидании звонка.

Прошел август, сентябрь, начался октябрь. Саванна отучилась в Чапел-Хилле и вернулась в родной городок, где начала искать работу. В газетах я прочел о заседании ООН, как европейские страны желают найти способ удержать нас от обострения военной ситуации в Ираке. В столицах наших союзных государств-членов НАТО тоже росло напряжение. В газетах писали о гражданских демонстрациях и убедительных заявлениях о том, что США совершают огромную ошибку. Наши лидеры искали способы изменить свое решение, а мы в гарнизоне продолжали делать свое дело — тренировались и с мрачной решимостью готовились к неизбежному. В ноябре нас опять послали в Косово. Мы пробыли там недолго, но и этого хватило. Я к тому времени уже устал от Балкан, да и от миротворческой миссии. Каждый из наших знал, что война на Ближнем Востоке будет, хочет того Европа или нет.

В то время мы с Саванной довольно регулярно обменивались письмами и телефонными звонками. Обычно я звонил ей перед закатом — около полуночи по тамошнему времени, и если прежде всегда заставал ее дома, с недавних пор она иногда не брала трубку. Тщетно я убеждал себя, что она пошла куда-нибудь с друзьями или в гости к родителям, — в голову невольно лезло черт-те что. Положив трубку, я иногда ловил себя на мысли, что Саванна встретила другого мужчину и влюбилась в него. И я перезванивал по два-три раза, тихо зверея с каждым неотвеченным звонком.

Когда Саванна наконец подходила к телефону, я ни разу не спрашивал, где она была. Любимая тоже не всегда снисходила до объяснений. Теперь знаю, что зря скромничал, но ведь я только об этом и думал, тщетно стараясь сосредоточиться на текущем разговоре. Часто я говорил напряженно, отрывисто, и в репликах Саванны тоже чувствовались скованность и напряжение. Наше общение стало напоминать обычный обмен информацией, а не радостное проявление взаимной привязанности. Повесив трубку, я проникался к себе отвращением — тоже мне, Отелло выискался — и казнился несколько дней, обещая, что не позволю этому повториться.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация